Поль Анри Гольбах.
Священная зараза или естественная история суеверия.
Содержание.
- ПРЕДИСЛОВИЕ.
- МИЛОРДУ ВИКОНТУ де- ***
- ГЛАВА 1. ПРОИСХОЖДЕНИЕ СУЕВЕРИЯ; В ОСНОВЕ ЕГО ВСЕГДА ЛЕЖАЛ СТРАХ.
- ГЛАВА 2. О РАЗЛИЧНЫХ РЕЛИГИЯХ; СРЕДИ НИХ НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ИСТИННОЙ. — ОБ ОТКРОВЕНИЯХ.
- ГЛАВА 3. ВСЕ РЕЛИГИИ ДАЮТ НАМ ОДИНАКОВО ПРОТИВОРЕЧИВЫЕ И ЗЛОВЕЩИЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О БОЖЕСТВЕ. — ОБ ИДОЛОПОКЛОНСТВЕ. — О ПОЛИТЕИЗМЕ И МОНОТЕИЗМЕ, ИЛИ О ДОГМЕ ЕДИНОБОЖИЯ.
- ГЛАВА 4. О СВЯЩЕНСТВЕ.
- ГЛАВА 5. О ТЕОКРАТИИ, ИЛИ ПРАВИТЕЛЬСТВЕ ДУХОВЕНСТВА.
- ГЛАВА 6. СОЮЗ ТИРАНИИ И СУЕВЕРИЯ.
- ГЛАВА 7. О РАЗВРАЩЕНИИ НРАВОВ И О ПРЕДРАССУДКАХ, ВВОДИМЫХ ДЕСПОТИЗМОМ И СУЕВЕРИЕМ.
- ГЛАВА 8. О РЕЛИГИОЗНЫХ ВОЙНАХ И ПРЕСЛЕДОВАНИЯХ.
- ГЛАВА 9. О ТЕРПИМОСТИ; ОНА НЕ СОВМЕСТИМА С ОСНОВНЫМИ ПРИНЦИПАМИ ВСЯКОЙ РЕЛИГИИ.
- ГЛАВА 10. О ВЛИЯНИИ РЕЛИГИИ НА МОРАЛЬ; РЕЛИГИЯ НЕ МОЖЕТ СЛУЖИТЬ ОСНОВОЙ МОРАЛИ.
- ГЛАВА 11. О ЛОЖНОМ РЕЛИГИОЗНОМ ДОЛГЕ, О РЕЛИГИОЗНЫХ ОБРЯДАХ И МНИМЫХ РЕЛИГИОЗНЫХ ДОБРОДЕТЕЛЯХ. — ПАГУБНОСТЬ ОТПУЩЕНИЯ ГРЕХОВ.
- ГЛАВА 12. ПРОДОЛЖЕНИЕ. — О ФАНАТИЧЕСКИХ ПОДВИЖНИКАХ СУЕВЕРИЯ.
- ГЛАВА 13. СУЕВЕРИЕ ПРОТИВОРЕЧИТ ИСТИННЫМ ПРЕДСТАВЛЕНИЯМ О ДОБРОДЕТЕЛИ, СПУТЫВАЕТ ИХ И УНИЧТОЖАЕТ. — ЕСТЕСТВЕННЫЕ ПРИНЦИПЫ МОРАЛИ.
- ГЛАВА 14. О ВЛИЯНИИ РЕЛИГИИ НА СЧАСТЬЕ ИНДИВИДУУМА: ОНА ДЕЛАЕТ ЧЕЛОВЕКА КРАЙНЕ НЕСЧАСТНЫМ.
- ГЛАВА 15. О НЕВОЗМОЖНОСТИ ИСПРАВИТЬ СУЕВЕРИЕ И БЕСПОЛЕЗНОСТИ ПОПЫТОК РЕФОРМИРОВАТЬ РЕЛИГИЮ. — О ДЕЙСТВИТЕЛЬНЫХ ЛЕКАРСТВАХ ПРОТИВ СУЕВЕРИЯ.
Prima mali labcs
(Первоисточник зла. Энеида, песнь 2, стр. 97).
ПРЕДИСЛОВИЕ.
Это сочинение, одно из самых глубоких и сильных из всего напечатанного о религии, появилось в Англии в 1709 г. в одном томе in 8° без имени, автора; однако в нем признали манеру и принципы Джона Тренчерда, выдвинувшегося в партии вигов своей просвещенностью, честностью, а главным образом своим горячим рвением к свободе. Он опубликовал ряд произведений, написанных им совместно с знаменитым Томасом Гордоном; из них наиболее известны «Письма Катона» в 4 томах in 4° и «Независимый виг» в 2 томах in 12. В парижском издании 1793 г. пропущены слова: и «Независимый виг" в 2 томах in 12». В них можно во всяком случае найти часть тех идей, которые содержатся в предлагаемой работе; но в последней автор выступает более открыто. Впрочем все его произведения одинаково проникнуты стремлением к общественному благу и сильнейшей ненавистью к религиозной и политической тирании.
Этот гражданин-философ, выдающийся не столь своим происхождением и богатством, сколь своими талантами и добродетелями, был членом парламента от города Таунтона и в этой роли с пользой послужил своему отечеству. В парижском издании сказано: «выдающийся в такой же мере своими талантами, как и своими добродетелями». Он умер в 1723 г. в возрасте 55 лет. См. приложение к словарю Бейля, статью «Тренчерд».
МИЛОРДУ ВИКОНТУ де- ***
Милорд!
Когда я несколько месяцев назад имел честь быть с Вами в***, Вы спросили меня, что может быть причиной той антипатии, которую столько просвещенных людей в нашей стране проявляют теперь к религии. Вас поразило,— как Вы выразились, — с каким ожесточением они разрушают систему, которая, правда, вряд ли способна внушать уважение умным людям, но, во всяком случае, имела за собой ту заслугу, что может сдерживать толпу и обуздывать страсти простого народа. Я ограничился тогда общим ответом; при сколько-нибудь внимательном рассмотрении, — сказал я, — не трудно убедиться, что в религии надо видеть настоящий ящик Пандоры, из которого вышли все несчастья, тяготеющие над человеческим родом, — религия не только не сдерживает народ, она по самой своей природе Способна лишь возбуждать в нем фанатизм, гораздо более опасный, чем все те пороки, которым он мог бы предаться без нее (d'aillews). Мои слова, по-видимому, удивили Вас; поэтому я вызвался развить перед Вами свой взгляд. Во исполнение своего обещания посылаю Вам, милорд, прилагаемый трактат, в котором, дойдя до источника суеверия, я изобразил пагубное действие последнего на ум и сердце людей и гибельное влияние его на общество.
Надеюсь, что этот беглый очерк, написанный мною со всей откровенностью, Сумеет оправдать в Ваших глазах рвение тех, кто во всеуслышание выступает против призраков, явно губительных для всего человечества. Я мог бы, конечно, значительно расширить это произведение и привести множество фактов в доказательство своих взглядов; но перед человеком, так хорошо знающим историю, как Вы, нет надобности входить в скучные подробности. Поэтому я льщу себя надеждой, что мое изложение сумеет развенчать в Ваших глазах предубеждение в пользу заблуждения, от которого никогда не могут проистекать прочные и длительные выгоды для народов. Вы узнаете, милорд, что религия, занявшая самое важное место в жизни всех народов, является истинной причиной невежества, рабства, сумасбродства и развращенности людей.
Если наш счастливый остров пользуется свободой и некоторыми другими преимуществами, которых лишены другие страны, то этим мы обязаны усилиям наших предков, которые, хотя бы отчасти, уничтожили власть суеверия среди нас. Однако они удовлетворились тем, что уничтожили самые вопиющие эксцессы в этой области и оставили нетронутым корень зла; таким образом, роковое древо суеверия будет и далее давать новые ростки и нести свои опасные плоды. Хотя реформация освободила нас от ненавистного ига папизма, хотя революция изгнала из нашей страны пособников римской тирании как будто навсегда, примеры из недавнего прошлого доказывают Вам, милорд, что Великобритания недостаточно сделала еще для своего благополучия. Закваска суеверия все время остается среди нас; действие ее всегда будет одинаково, она внесет в умы вредное брожение, страшные последствия которого невозможно предвидеть. Суеверие—огонь, тлеющий под пеплом; духовенство раздует его, когда пожелает, и воспламенит легковерный народ, слепо подчиняющийся тому, кто зовет его на божье дело.
До тех пор, пока попы вправе будут говорить, что лучше повиноваться богу, чем людям, что религия важнее жизни, что природа должна ретироваться перед мнимыми небесными откровениями, что разум должен замолкнуть там, где речь идет об интересах всевышнего,— до тех пор эти попы всегда будут иметь возможность вносить смуту в государство и пользоваться народом как наилучшим орудием для торжества своих происков, своих властолюбивых притязаний, своей алчности и своих мятежных страстей.
Из всех ухищрений, с помощью которых проповедники новейшего суеверия стараются привязать к себе людей, лучше всего удавалось им соединение суеверия с моралью, или, так сказать, включение его в мораль. При помощи этого приема они нашли сторонников и защитников даже среди тех, которые в общем сознавали всю смехотворность их иллюзорных построений. Многие, милорд, понимают абсурдность религии, но лишь очень немногие из них сознают опасность ее и достаточно изучили ее, чтобы знать, в какой мере самые принципы религии разрушают всякую мораль и пагубны для всякого общества.
Однако, кто немного поразмыслит над этими принципами, тот убедится, что они основаны на мистификации и бреднях и поэтому могут лишь обманывать воображение, воспламенять безумие и толкать народы на безрассудные действия. Он увидит, что эти принципы далеко не скрепляют общественных уз, а напротив, способны лишь разрушить их. Он убедится, что наряду с несколькими ненадежными, частичными и мимолетными выгодами, которые доставляет религия, она порождает длительные бедствия и бесконечное зло. Одним словом, из обмана никогда не может вытекать действительное благо, и наш знаменитый канцлер Бэкон был вполне прав, сказав, что из всех заблуждений самое опасное — религиозное заблуждение.
Нет, милорд, боги-деспоты всегда будут унижать души, располагать их к рабству, покровительствовать тиранам; жрецы этих богов получат право одурманивать народы, будут по самой сущности своей прирожденными врагами всякой свободы. Мистификация всегда будет нуждаться в насилии; царство ее строится на ослеплении, невежестве, покорности и рабстве. Высокие и благородные души не способны терпеть поповское иго. Как только человек осмелился мыслить, владычеству попов приходит конец.
Эти рассуждения убедят Вас, милорд, что необходимо все больше и больше разрушать самые основы всякого суеверия. Не следует медлить в борьбе с обманом; те, кто обманывает людей, всегда злейшие враги их. Чтобы служить человечеству, необходимо со всей энергией нападать на них и изображать их в том освещении, которого они заслуживают.
Я буду считать себя безмерно счастливым, если Вы, проникшись этой истиной, одобрите мое рвение и признаете, что надо, наконец, искать более прочных и истинных оснований для морали, политики и счастья наций и индивидуумов, чем те, которые им доставлял до сих пор священный обман, в течение стольких веков причинявший людям лишь бесчисленные несчастья.
Имею честь пребывать к Вам, милорд, с совершенным уважением Ваш покорнейший и нижайший слуга.
Лондон, 10 января 1709 г.
ЕСТЕСТВЕННАЯ ИСТОРИЯ СУЕВЕРИЯ или КАРТИНА СЛЕДСТВИЙ, ВЫЗВАННЫХ НА ЗЕМЛЕ РЕЛИГИОЗНЫМИ ВОЗЗРЕНИЯМИ
ГЛАВА 1.
ПРОИСХОЖДЕНИЕ СУЕВЕРИЯ; В ОСНОВЕ ЕГО ВСЕГДА ЛЕЖАЛ СТРАХ.
Primus in or be deos fecit timor
(Вначале страх создал в мире богов).
Человек суеверен только потому, что пуглив; он пуглив только потому, что невежествен. Так как он не знаком с силами природы, он полагает, что природа подчинена каким-то невидимым силам; он считает себя зависящим от них и воображает, что они либо раздражены против него, либо благосклонны к нему. Соответственно он представляет себе отношения между собой и этими силами: он верит, что является то объектом их гнева, то объектом их милости и сострадания. Его воображение ищет средств и приемов заслужить их благорасположение и отвратить их гнев. Но он может представлять себе этих богов только в виде особенно могущественных людей, поэтому отношения, предполагаемые им между собой и этими невидимыми существами, всегда списаны с человеческих, и он ведет себя перед богами так, как ведут себя люди перед человеком, могущества которого они опасаются и милости которого они стараются заслужить.
Раз установлены эти отношения и приемы, человек ведет себя по отношению к своему богу, как низший перед высшим, как подданный перед государем, как сын перед отцом, как слабый перед тем, могущества и прихоти которого он боится. Соответственно этому он составляет правила своего поведения; они отвечают тем приятным или страшным образам, в которых его фантазия, в зависимости от его темперамента и жизненных обстоятельств, представляет себе это невидимое существо, его воображаемого повелителя. Итак, культ, создаваемый человеком, иначе говоря — система его поведения перед богом, должен соответствовать его представлениям об этом боге, точно так же как сам этот бог создан человеком на его собственный лад.
Человек, испытавший большие несчастья, рисует себе страшного бога и трепещет перед ним, культ его раболепен и безрассуден. Если же человек считает себя облагодетельствованным богом или воображает, что может ожидать от него благодеяний, бог представляется ему в более мягком свете, культ его становится не столь пресмыкающимся, не столь неразумным. Одним словом, если человек боится своего бога, он способен на всякие безумства, чтобы умилостивить бога, так как предполагает последнего порочным, жестоким, злонамеренным. Напротив, если человек считает себя облагодетельствованным богом или ждет от него милостей в будущем, он относится к нему с большим доверием и поклоняется ему с меньшим раболепием, так как приписывает ему или желает найти у него добродетели и достоинства.
Все культы и религиозные системы мира строятся на представлении о боге, гневающемся и сменяющем гнев на милость. Люди то подвержены несчастьям, то находятся в более счастливом положении; в том и другом они одинаково видят руку своего бога. Поэтому представление о нем поражает их воображение по-разному: оно то пугает их, вселяет в них чувство печали и отчаяние, то вызывает в них благоговение, доверие и признательность. Таким образом, в их культах отражаются их чувства и состояния: в зависимости от тех или иных явлений природы бог представляется то грозным, то милостивым, внушает то страх, то надежду и любовь, становится то жестоким тираном своих рабов, то любящим отцом своих детей.
Природа не однообразна в своем воздействии на нас; точно так же бог не может быть постоянным в своем поведении и никогда не противоречить себе. Самый злой бог, наиболее доступный движениям гнева, бывает моментами добр; самый благожелательный бог временами должен находиться в плохом расположении духа, и люди считают тогда, что оно направлено против них.
В этом непостоянном и невыдержанном поведении божества, вернее — в различных явлениях природы, мы должны видеть причины столь противоположных, часто столь причудливых и противоречивых приемов, которые мы находим в различных культах, а часто и в одной и той же религии. Люди благодарят небо, предаваясь радости и выражая ее веселыми празднествами; но чаще они погружены в скорбь, не осмеливаются поднять глаз к небу, совершают искупительные обряды и жертвоприношения, и их ритуал свидетельствует о самом глубоком унынии и усилиях умилостивить гнев божества. Таким образом, все религии мира сводятся к периодической и постоянной смене приемов, обнаруживающих шатания людей в их представлениях о предмете своего поклонения.
По той же причине у разных людей в рамках одного и того же общества и даже одной и той же религии представления о боге, которому они одинаково служат, различны, всегда будут различны. Одни видят в нем только грозное божество, другие — только благодетельное, одни трепещут перед ним в страхе, другие стараются любить его, одни остерегаются его, другие питают к нему безграничное доверие. Одним словом, каждый следует в своих представлениях своему темпераменту, своим предрассудкам, страстям и жизненным обстоятельствам; каждый извлекает из своих представлений о божестве милостивые или грозные выводы для себя и других.
Одни, подавленные ужасом, простираются ниц у алтарей бога, вымаливая его милосердие, другие проявляют богу свою душевную преданность и благодарят его за ниспосланное добро. Одни уверены, что богу угодно мучить людей и видеть их слезы; поэтому они пребывают в тревоге и печали, отказываются от наслаждений жизни. Другие, менее трусливые, верят, что благой бог не может осуждать пользование его благодеяниями. Одни видят в своем боге гневное существо, всегда готовое разить, другие представляют его себе более милостивым и склонным к прощению. Одни в своей меланхолии, печали и немощи беспрестанно заняты мыслями о своем мрачном боге; другие, более жизнерадостные, больше отвлекаются в сторону, забываются в своих делах, мало думают о боге, а скоро и совсем перестают думать о нем.
Мало того. В продолжение своей жизни и даже на протяжении одного дня один и· тот же человек не всегда имеет одинаковое представление о своем боге. Его понятие о божестве изменяется смотря по тому, здоров ли он или болен, везет ли ему или он терпит неудачи, в безопасности ли он или подвергается опасности, переживает ли он детство, юность — возраст страстей, зрелый возраст или старость. Понятие о боге изменяется также в зависимости от того положения, в котором находится человек; люди, чаще других участвующие в опасных предприятиях, обычно наиболее подвержены суеверию.
Зло всегда производит на человека более сильное впечатление, чем добро. Поэтому человек больше останавливается на злом боге, чем на добром. Поэтому во всех религиях мира преобладает мрачный, тяжелый колорит. Действительно религия повсюду располагает людей к меланхолии, делает их хмурыми, побуждает их бежать от радостей жизни и часто внушает им образ жизни, самый противный природе. Во всех климатах мы нейдем доказательства этой истины, имя божье повсюду ввергает в уныние тех, кто серьезно подходит к религии, постоянно держит их в страхе и питает в них мрачные и грустные чувства.
Это не должно удивлять нас. Мысль о боге всюду вызывалась несчастьями, это они заставляли искать средства умилостивить гнев богов. Человек суеверен потому, что он невежественен и боязлив. Нет человека, который не подвергался бы в своей жизни превратностям, нет нации, которая не испытала неудач, бедствий, катастроф. По незнанию естественных причин этих напастей в них всегда видели знамения гнева небес.
Все древнегреческие философы, пытавшиеся объяснить явления природы, как-то гром, бурю, стихийные катастрофы и т. д., физическими причинами, объявлялись нечестивцами и навлекали на себя ненависть народа, видевшего в этих явлениях знамения гнева богов.
Привыкнув считать богов творцами всего существующего, народы обращались к ним с просьбами перестать причинять им зло. Без разбора и критики люди принимали все, на что им указывали как на средства заслужить благорасположение богов и отстранить их гнев. Тупой и запуганный человек совершенно не способен критически относиться к чему-либо. Неудивительно, что род людской повсюду трепещет перед жестокими богами, содрогается при мысли о них и для умилостивления их следует всевозможным выдумкам, возмущающим здравый смысл.
В самом деле, на всем земном шаре, куда бы мы ни обратили свой взор, народы заражены суевериями — результат их страха и незнания истинных причин своих несчастий. В своем возбужденном состоянии народы без рассуждения принимали (культы, которые объявляли вернейшим средством умилостивить гаев богов; шарлатаны всегда приписывали! богам несчастья человечества. Всякий страдающий, напуганный и невежественный человек склонен к легковерию. В своей беспомощности он доверяется каждому, кто кажется ему более знающим и менее испуганным, чем он; считает его существом привилегированным, пользующимся благорасположением неба, имеющим власть утешить его и избавить от его бед. Ясно, что еврейский народ, столь презираемый и притесняемый египтянами, должен был быть весьма склонным слушать Моисея, обещавшего ему освободить его. В одежде на это освобождение народ во псом подчинялся Моисею и верил во все, что он внушал ему. По-видимому, израильтяне были либо больны проказой или слоновой болезнью, либо были каторжниками, презренными, которых презирали, как низшую касту у индусов, и которые внушали отвращение другим кастам. Христианская религия тоже находила вначале последователей среди низов общества, веривших, что Иисус освободит их и сделает уважаемыми.
Среди удрученных, бедствующих и неопытных народов находились честолюбцы, энтузиасты или шарлатаны, которые пользовались взбудораженным состоянием и невежеством своих соотечественников и извлекали для себя выгоду из их несчастий, их страхов и тупости; они умели завоевать доверие других, подчиняли их себе и навязывали им своих богов, свои религиозные воззрения и культы. Человек, более бесстрашный, чем другие, более просвещенный, более хитрый или обладающий более живым воображением, не может не приобрести влияния на другого, более слабого, более робкого и бесхитростного. Надежда найти средства смягчить свое положение привязывает несчастного к его поводырю, он обращается к нему, как неизлечимо больной обращается к первому встречному шарлатану. Страдающий и испуганный человек верит всему, соглашается со всем, если только обещают ему облегчить его страдания, положить конец его тревоге и дать ему средство избавиться от гнетущих его или воображаемых зол. Вот почему каждый страдающий или напуганный человек всегда склонен к суеверию. Главным образом в моменты общественных бедствий народы прислушиваются к голосу шарлатанов, обещающих им помощь; когда народ удручен, становятся всесильными ясновидцы, пророки, служители богов, их время — тогда, когда люди слабы, немощны, повержены в печаль и уныние. Болезни и несчастья толкают каждого в объятия того, кто говорит с ним от имени бога. У постели умирающего религия уверена в полной победе над человеческим разумом.
Итак, вполне естественно, что обман торжествует над легковерием; опыт, ловкость и талант дают некоторым людям безграничную власть над невежественными, удрученными и бедствующими народами. Подобно боязливому стаду толпа собирается вокруг этих людей, с жадностью следует их советам и урокам·, не рассуждая исполняет все их приказания, верит во все чудеса, рассказываемые ими, одним словом во всем признает превосходство этих людей.
К тому же обычно эти последние приобретают доверие народа либо с помощью заманчивых обещаний, либо с помощью действительных благодеяний. Они ошеломляют своих слушателей действиями, которых те не в состоянии постигнуть, и часто привязывают их к себе благодарностью. Все те, кто давал людям богов, законы и религии, обычно выдвигались своими полезными открытиями, которые казались чудесами невежественной массе. Прежде чем прибрать к рукам своих ближних, они входили к ним в доверие; они внушали им надежду на прекращение их страданий. Но для сохранения своей власти они считали нужным никогда не освобождать людей от их неспокойного состояния, они всегда поддерживали в них тревогу, колебания между надеждой и страхом. Они остерегались сделать их слишком уверенными; напротив, они старались почаще возбуждать в них тревогу, чтобы держать их в руках. Таким образом, законодатели укрепляли свою власть, они еще более освящали ее, рисуя своим ученикам грозного бога, всегда готового карать тех, кто отказывается подчиниться их воле. Дело законодателя всегда было делом бога, законодатель был толкователем его воли, посланцем божьим.
Таким образом, шарлатаны, отождествляемые с божеством, пользовались самой неограниченной властью, они становились деспотами и царствовали с помощью страха. Боги служили для оправдания крайностей и преступлений тирании, из самих богов сделали тиранов, их именем приказывали совершать преступления и безумства, громы небесные приходили на помощь тем, кто возвещал людям веления неба. Народу говорили, что вся природа, вооруженная ревнивыми богами, злоумышляет против него, что эти могучие боги, подобно земным царям, беспрестанно следят за поведением своих подданных и всегда готовы свирепо карать за малейшее неповиновение «ли ропот против законов, оглашенных от их имени.
Боги, наделенные чертами царей и тиранов, изображались, подобно последним, жадными, сумасбродными, корыстными, завидующими благосостоянию и счастью своих подданных. Они требовали себе дани, даров и •приношений, требовали, чтобы им воздавали почести, чтобы к ним обращались с обетами, они не терпели пренебрежения церемониалом и этикетом, льстящим их тщеславию. Посредники этих невидимых царей одни были посвящены в эти дела и предусмотрительно делали из них глубочайшую тайну. Это делало их судьями людей в их поведении перед богом, они один знали намерения божества, одни видели его лицом к лицу, одни беседовали с ним запросто, получали непосредственно от него его приказы и узнавали от него, как заслужить его милости и укротить его гнев.
Предупрежденные, что бог — могущественный монарх, корыстный, ревнивый к своей власти и раздражительный, люди всегда вели себя перед ним, как перед земными государями. С этим существом всегда поступали, как с человеком, но как с человеком привилегированным; могущество его ставило его над обычными правилами, для него существовал только один закон — закон его прихотей, он был настоящим азиатским султаном, а его служители — визирями, такими же деспотичными, как и он сам. В самом деле, мы видим, что все религии мира населяли Олимп только развратными богами, которые наполнили землю своими дебошами, забавлялись уничтожением людей и управляли вселенной согласно своей бесшабашной фантазии.
Привыкши считать распущенность спутником власти, народы тем более принимали ее за должное у небесных государей, которым они поклонялись. Они видели в своих богах только взбалмошных хозяев, которым все позволено, которые безнаказанно играют счастьем подвластных им людей, причем последние не могут критиковать их, не совершая этим преступления и не подвергая себя опасности. Эти пагубные представления, заимствованные у отвратительного деспотизма, сделали все культы раболепными, низкими, безрассудными, превратили богов в прямую противоположность морали, в карикатуры, в разрушителей воякой добродетели. Народы поклонялись божеству, превращенному, таким образом, в несправедливого и капризного государя, они старались угодить ему низостью, расположить его к себе дарами, развратить его жертвоприношениями, уломать молитвами. Так как государи, подобно другим людям, действуют лишь из интереса и обычным стимулом королей является желание присвоить себе чужие блага и плоды чужого труда, люди полагали, что царь вселенной тоже должен требовать податей, желать имущества своих слабых созданий, завидовать их процветанию и даже сожалеть о тех выгодах, которые он им дал, короче — что он подобен тому взбалмошному монарху, который одной рукой отнимал то, что давал другой. Соответственно этим странным взглядам все религии рисуют своих различных богов жадными, корыстолюбивыми, лакомками, любителями особых яств и охотниками вдыхать аромат жаркого. Языческих богов обвиняют в жадности и чревоугодии; однако еврейский бог гораздо больше их занят своим меню и требовательнее в этом отношении. Он нудно и тягуче требует от своего народа тех жертв, которые ему всего приятнее, и предписывает особые способы изготовления яств для него. Наконец, он предлагает израильтянам никогда не представать перед ним с пустыми руками (Исход, гл. XIII ст. 15). Это обычай можно во все времена наблюдать при дворах восточных деспотов. Итак, чтобы угодить вкусам божества, чтобы выполнить его желания, ублажить его лень и утолить его голод, каждый приносил ему в жертву часть своих благ и утех и угощал его теми блюдами и ароматами, которые считал наиболее приятными для его вкуса и обоняния.
Свирепые черты, приписываемые основателями различных религий своим божествам, не могли не сделать людей кровожадными. Злым и жестоким богам нельзя было иметь гуманных и миролюбивых подданных. Народы, привыкшие видеть в своих богах кровожадных чудовищ, не сомневались, что умилостивлять их надо с помощью крови. Они верили, что богам угодны человеческие жертвоприношения, что надо истреблять народы в угоду богам, терзать, преследовать, разрушать во имя божье. Со всех алтарей текла кровь человеческая, самые варварские, самые возмутительные и мучительные жертвоприношения дочитались наиболее угодными этим богам-людоедам. Люди считали своим долгом насыщать божество тысячами человеческих жертв. Иные ублажали своего бога даже кровью своих царей. Матери, даже матери! — отрывали детей от своей груди и отдавали их в пищу богу. Наконец, в своих размышлениях о грозном божестве, в своем утонченном представлении о его жестокости культурные нации дошли до предела безумия и уверовали, что бог вселенной потребовал смерти собственного сына и лишь на этом условии согласился простить род человеческий. Чтобы успокоить его гнев, потребовалось не (менее, как смерть другого бога! Это, конечно, было пределом богословского безумия; трудно представить себе, что можно пойти дальше.
К таким результатам вели прискорбные представления народов о своих богах. Законодатели рисовали народам этих богов безумными и злыми, и люди вели себя по отношению к богам, как сбитые с толку рабы, которые, чтобы угодить своим господам, стараются угадывать и выполнять их фантазии, слепо следуют их страстям и считают заслугой с своей стороны становиться соучастниками их распутства и излишеств. Итак, отвратительные и нелепые культы построены в конечном счете на представлении, что бог часто раздражен против рода людского и насылает на него несчастья. Со временем народы стали вменять себе в заслугу эти бессмысленные обряды и поверили, что религиозное варварство и священное безумие должны занять место разума, здравого смысла и добродетели.
Капризы и страсти богов толкали верующих на безумства. Культ богов часто принимал столь зверский характер, что самое заскорузлое сердце должно было бы содрогнуться. Люди, более чувствительные к испытываемым ими несчастьям, чем к счастью, обычно представляли себе своего небесного монарха страшилищем. Как мы видели, таким постарались изобразить его также законодатели, они понимали, что страшный бог более соответствует их интересам и скорее сделает народы покорными, чем добрый и мягкий бог, которого людям легче ослушаться. Если этому богу приписывали доброту, она предусмотрительно уравновешивалась его строгостью, которая всегда держала людей в состоянии тревоги и должна была в первую очередь приковывать внимание верующих. Таким образом, боги, порожденные страхом, сделались еще страшнее благодаря мистификации законодателей, заинтересованных в том, чтобы всегда поддерживать страх в сердцах людей. Эта прискорбная политика не сделала людей лучше, не призвала их к добродетели, не научила их соблюдать законы природы, она заставила людей повиноваться своим руководителям более, чем разуму, унизила человека в его собственных глазах, убила в нем всякую энергию, мужество, чувство собственного достоинства. Подавляя людей страхом, беспрестанно пугая их, смущая их ум, возбуждая их любопытство и никогда не удовлетворяя его, обращаясь к их (воображению и подавляя разум, — вот какими путями можно сделать людей рабами и вечно держать их под ярмом.
Нам могут сказать, что, рисуя людям страшного бога, просвещенные законодатели видели в этом самое сильное средство побудить их к разумным отношениям между собой. Но, для того чтобы сделать людей разумными, нет надобности обманывать их, заставлять их отречься от разума, говорить им, что существуют более важные и святые законы, чем законы природы. Надо открыть людям истину, надо показать им отношения, связывающие их друг с другом. Надо дать им воспитание, надо дать им законы, которые помогут им, приучат и заставят их жить действительно в согласии с природой. Самое же верное средство сбить людей с пути и озлобить их, это — сделать их тупицами, скрыть от них истину или исказить ее, запретить им обращаться к разуму и приказывать им затем идти на преступление во имя неба.
По этому пути пошли все те, кто приносил народам богов, религии и законы. Они не просвещали людей, не развивали их ум, не несли им истинную мораль, не учили их познанию путей природы. Они разговаривали с народами только загадками и аллегориями, преподносили им тайны, кормили их только баснями; поскольку от них зависело, они всячески старались усилить их неуверенность, страхи и тревогу и в особенности ставили себе правилом не развивать их ум.
В результате такого недостойного злоупотребления доверием народа у последнего развилась рабская психология. Поверженные в состояние постоянной тревоги и лишенные средств выйти из него, народы всегда были в полной власти своих руководителей—т людей без морали, чуждых добродетели, уверенных в своей безнаказанности, жадных, бесчеловечных и лживых; эти люди делали во имя неба народы соучастниками своих эксцессов и орудием своих страстей.
Невежество и страх — вот два обильных источника заблуждений человечества. Не удивительно, что боги, порожденные тревогой и несчастьями и ставшие еще омерзительнее в результате мистификации и политики, мало-помалу довели людей до полного безумства. Страх, стоявший у колыбели богов, не позволял людям рассуждать разумно, неведение сил природы не позволяло людям увидеть в ужасающих их стихийных катастрофах неизбежное действие этих сил; соответственно и те средства, которые люди придумывали для отвращения этих бедствий и для умилостивления их воображаемых виновников, должны были быть столь же нелепыми и безрассудными, как и боги, которых создали себе люди.
Каждый следовал здесь своей фантазии и фантазии своих учителей. Чем сумасброднее и злее были боги, тем нелепее и ужаснее были их культы. Размышление не имело точки опоры, когда речь шла о существах, в создании которых разум не участвовал. Поэтому почти всякий культ невидимых сил, которым якобы подчинена природа, идет наперекор разуму и здравому смыслу.
Как мы видели, человека располагают к легковерию несчастья, слабость, неопытность; авторитет, доверие, привычка и рутина приковывают его к воззрениям и обычаям, которые он никогда не мог и не смел подвергнуть критике. Таким образом, он, сам того не замечая, преисполнился предрассудков. Привыкнув никогда не обращаться к своему разуму, он становится игрушкой своего или чужого безумия, и нельзя предвидеть, до чего доведут его ослепление и безрассудство. Результаты заблуждения, принимаемого за великую и священную истину, должны быть многообразны и обширны.
ГЛАВА 2.
О РАЗЛИЧНЫХ РЕЛИГИЯХ; СРЕДИ НИХ НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ИСТИННОЙ. — ОБ ОТКРОВЕНИЯХ.
Боги, образ которых видоизменялся в зависимости от воображения, должны были следовать фантазии людей, провозгласивших их. Культы богов тоже не могли не следовать этой фантазии. Каждый человек вынужден создавать себе бога на свой лад, в соответствии со своим характером и обстоятельствами своей жизни; нет двух людей с совершенно сходными представлениями о своем боге. Неудивительно поэтому, что люди делают из этих представлений бесконечно разнообразные выводы. Можно утверждать, что на свете нет двух человек, у которых в точности одна и та же религия.
Боги всех наций имеют общие моменты сходства; все религии согласны между собой в ряде пунктов. Но бог и религия одной и той же страны понимаются каждым индивидуумом по-разному. Каждый человек, принимающий их в общих чертах, изменяет их по-своему в деталях и создает себе о них особые представления, свойственные только ему.
Итак, ни одна религия не может подходить для всех людей. Точно так же, как люди отличаются друг от друга по своему темпераменту, своим взглядам и обстоятельствам, физическим и моральным, которые видоизменяют эти взгляды, так они не могут поклоняться одному и тому же богу, не могут сойтись на едином культе этого бога и на едином представлении о последнем. Бог человека трусливого не может быть тем же, что бог человека бесстрашного и храброго. Бог раба деспотизма не может быть тем же, что бог свободного гражданина, сознающего свои права. Бог, почитаемый в странах с благодатным и счастливым климатом, не может быть тем же, что в странах с плохим климатом. Бог сильного и здорового человека не может быть богом человека слабого и немощного.
Разумеется, религия должна следовать существующим представлениям о боге. А так как у людей никогда не будет общего мерила для оценки того, что построено только на фантазии, то мы не можем не заключить, что ни одна религия не может быть истинной: человечество никогда не придет к одинаковым понятиям о чисто-иллюзорных предметах, которые каждый человек вынужден видеть по-своему. Только самая безумная тирания может браться решить, у какого человека, у какой нации фантазия лучше, чем у других, и должна служить законом для других.
Истинная религия должна была бы иметь предметом своего культа истинного бога. Но как выбрать истинного бога среди множества различных богов, которым поклоняются народы? Выбрать ли самого могущественного? Но всем этим богам приписывают одинаковую мощь. Или самого доброго, мудрого, пекущегося о людях? Но народы повсюду изнемогают от угнетающих их несчастий, физических и моральных. Или же выбрать самого разумного бога? Увы, мы повсюду видим только богов, говорящих на языке безумия. Быть может, выбрать бога, религия которого делает людей самыми счастливыми? Но мы видим, что религия повсеместно является первоначальным источником порабощения людей, источником их религиозных и политических предрассудков, их кровавых раздоров, их закоренелой ненависти, их душевных мук и неутешной печали. Или же выбрать бога, мораль которого наиболее чиста и всего более соответствует человеческой природе? Но, куда ни глянешь, природа, разум и мораль повсюду, подчинены прихоти меняющегося бога или людей, выступающих от его имени, причем эти люд» заменяют смехотворными обрядами и даже настоящими преступлениями непреложные законы природы, разум и интересы общества. Или же, наконец, надо выбрать бога, который делает людей лучшими? Но мы повсюду видим, что люди забывают свою религию и своего бога и следуют страстям, связанным с их темпераментом, воспитанием, привычками, предрассудками и взглядами, а также с примером других. Итак, ни одна религия не может служить единой основой человеческих представлений, ни одна не может служить для счастья людей.
Нам скажут: да, все религии мира поклоняются злым богам, но это проистекает из ложных понятий, и недостаток этот можно устранить, предположив единого преблагого бога. Я отвечаю, что такое предположение совершенно невозможно. Раз бог — творец всего существующего, мы должны приписать ему одинаково все добро и зло в этом мире. Если мы упорно будем приписывать ему только добро, то как быть с тем, что в этом мире даже невинность и добродетель оказываются жертвами зла? Нам придется признать, что этот столь благой бог не в силах воспрепятствовать злу или что этот столь совершенный бог соглашается на зло, или что этот столь мудрый бог допускает зло. Все это одинаково противоречит божественному всемогуществу и совершенству. Если господином природы является благой бог, то с этой его благостью на каждом шагу приходят в противоречие те непорядки, физические и моральные, которые мы встречаем в этом мире. Итак, нет никакой возможности проповедовать людям бога, который мог бы постоянно служить им образцом и вызывать их искреннюю любовь.
Нам говорят, что религия есть система обязанностей человека по отношению к своему богу. Эти обязанности должны быть основаны на отношениях между богом и человеком. Но, чтобы открыть эти отношения, мы должны знать природу этого бога, уверенно знать его существенные атрибуты и качества, знать его волю, должным образом убедиться, исходят ли его приказания действительно от него или же они сочинены и извращены теми, кто говорит нам от его имени.
С другой стороны, какие действительные отношения возможны между богом и людьми? Не твердят ли нам, что бог ничем не обязан человеку, что он волен ниспослать на него свою благодать или отказать ему в ней, что он может даже карать человека за то, что он лишен благодати, — которой бог сам не пожелал дать ему! Разве нам не толкуют, что бог может справедливо осудить человека за проступки, воздержаться от которых не в силах человека? Какие же отношения могут быть между человеком и всемогущим деспотом, следующим только своему произволу?
Между тем каждая религия предполагает не только отношения между богом и людьми, но также наличие откровения, явление божества людям, обнародование его законов. Эти откровения сделаны всем народам земного шара. Спрашивается: на каком из этих откровений мы должны остановиться? На том ли, которое дает нам наиболее ясное понятие о божестве? Но все откровения стремятся подавить разум, запрещают критику, преподносят нам тайны, погружают наш ум в глубочайший мрак. Все они являют нам непостижимого бога, непроницаемые тайны, невразумительные пророчества, законы, противоречащие здравому смыслу. Все они в конце концов сводятся к человеческому авторитету. Но для этого мы должны иметь основания доверять тем, кто уверяет, что более нашего знает о возглашаемой ими воле божьей. Однако не требуется большого усилия ума, чтобы понять: ни одно конечное существо не может составить себе представления о бесконечном боге. Следовательно, ни один человек никогда не имел и не будет иметь реального представления о существе, которому он считает себя обязанным поклоняться.
Из всего этого необходимо следует, что на земле не существует истинной религии, что у людей существуют только суеверия, то есть смехотворные, произвольные, бессмысленные правила поведения и воззрения, лишенные всякого основания.
Никакое откровение не может устранить постоянную неуверенность и неведение людей относительно божества. Ни одно откровение не пролило света на это божество; напротив, каждое откровение погружало ум человека в еще больший мрак и сводило на нет своего бога явными противоречиями, провозглашаемыми от его имени.
В самом деле, нам говорят, что откровение является доказательством доброты бога: в своем милосердии он соизволяет явиться избранным им людям и поведать им свою верховную волю и средства заслужить его благоволение. Но именно это и доказывает, что сей бог не добр и не справедлив. Раз все люди имеют потребность знать божество и согласовать свое поведение с его предначертаниями, то добрый бог должен открыться всем людям. Частичное же откровение показывает, что бог милостив только к одному народу и несправедлив и жесток ко всем остальным народам, которых желает оставить в ослеплении. Итак, всякое частичное откровение явно уничтожает представление о благости и справедливости отца людей.
Всякое откровение противно божественной мудрости не в меньшей мере, чем природе человека. Даже если бы оно и могло служить средством для познания божества и его законов, это было бы слишком мимолетное и обманчивое средство. Все, что проходит через руки людей, подвержено искажениям при устной передаче, будь то вследствие неточности языка или вследствие любви к чудесному, наклонности ко лжи и преувеличению, или потому, что люди видят, слышат, разумеют, думают каждый на свой лад, или, наконец, потому, что существует чуть ли не бесконечное разнообразие умов, предрассудков и интересов. Поэтому то или другое откровение может быть устойчивым только при условии изменения человеческой природы. Если же брать человека таким, как он есть, всякое откровение со временем необходимо превратится в басни и сказки, варьируемые различными людьми, которые его провозглашают, толкуют и получают. Как трудно бывает установить повседневные факты даже современникам! Событие, произошедшее в каком-либо квартале города, переходит из уст в уста, при этом искажается и часто обрастает кучей противоречий и лжи, прежде чем дойти до нас. Много ли людей умеют верно передать то, что они видели и слышали? Как же вы хотите, чтобы откровение осталось более или менее устойчивым на протяжении целых веков и у разных наций, пройдя через руки невежественных народов, фанатичных и лживых попов, попав в сферу меняющихся интересов? Итак, если даже откровение действительно имело некогда место, оно неизбежно должно было бы извратиться и исказиться и с течением времени превратиться в сплетение лжи, в котором невозможно отыскать первоначальную истину. Следовательно, оно будет нелепым и смехотворным средством, несовместимым с природой человека и неизменными предначертаниями всемогущего божества.
В самом деле, если бог когда-либо открылся людям, он с этого момента перестал быть неизменным, так как он пожелал тогда того, чего не желал в другое время. Сначала он лишал людей того, что им безусловно необходимо, а потом дал им это. Он либо не мог сразу дать им необходимые знания и просветить их, либо, если мог сделать это, то не хотел этого, а это не вяжется ни с его могуществом, ни с его справедливостью и благостью.
Богословы говорят лам, что ветхозаветное откровение было дано ботом для того, чтобы восстановить среди людей естественную религию, повсюду совершенно вытесненную идолопоклонством. Однако, говорят они, ветхозаветное откровение, хотя и божественное, было несовершенным, и ему на смену пришло христианское откровение, возглашенное Иисусом Христом: он пришел восполнить те пробелы, которые бог допустил или оставил в своем предыдущем откровении. Но, положа руку на сердце, как совместить это с утверждением о бесконечном совершенстве бога? Если бог всемогущ, почему он сразу не сделал грубых и чувственных евреев доступными более совершенному откровению?
К тому же, откровение, меняющееся и подверженное искажениям, не совместимо со свойствами божества. Если бы сам бог постоянно возглашал с облаков свои законы и волю различным народам земли, проходящим у ног его, если бы он даже возглашал их на различных наречиях этих народов, он все же не мог бы привести людей к сколько-нибудь одинаковым верованиям, не изменив природы человека. Сохраняя свою природу, люди по-разному слушали бы его слова, по-разному понимали бы и толковали бы их. Постоянное откровение божье было бы лишь поводом к постоянным спорам между людьми, и, пожалуй, при каждом обороте земного шара, при каждой смене дня и ночи, бог был бы свидетелем того, как люди убивают друг друга, чтобы узнать, как понимать его вчерашние предписания. Отсюда следует, что единовременное откровение является нелепицей, а постоянное откровение было бы несчастьем для человечества, буде последнее сохранило бы свою природу. Всевышнему лучше было бы переделать человека, чтобы внушить ему полезное откровение, а не утруждать себя постоянными и персональными поучениями.
Все откровения на земле состоялись через посредство людей. Во всех странах божество возглашало свою волю устами того или другого из смертных. Спрашивается: зачем надо было передавать через подверженного ошибкам и лживого человека то, что божество могло прямым путем вложить в сердца людей, чтобы просветить свои создания? К чему были все эти мнимые чудеса в подтверждение речей человека, если достаточно было одного акта божественной воли, чтобы изменить природу человека и убедить весь мир в том, что ему следует знать и как ему поступать? Разве бог вездесущий, следовательно присутствующий в душе каждого человека, не мог непосредственно беседовать с людьми? Почему, располагая таким превосходным и верным средством для сообщения своей воли, бог выбирает средство столь плохое, внушающее столь мало доверия, столь подверженное ошибкам? Почему, имея возможность действовать в образе божества, он действует в образе человека? Почему он не предпочитает безошибочные средства сомнительным?
Бог богословов — весьма странное существо. Он облечен всеми божественными, сиречь непостижимыми для человека, качествами; тем не менее он всегда действует в образе человека! Мало того. Послушаем те откровения, которые приписываются ему во всех странах: ведет ли он себя в них, как человек бесконечно мудрый, бесконечно добрый, бесконечно справедливый, бесконечно сильный, бесконечно предвидящий и постоянный? Ничуть не бывало. Он говорит так, чтоб его нельзя было услышать, он делает своими избранниками немногих и осуждает всех прочих. Он поступает подобно безответственному султану.
Впрочем его всемогущество не мешает тому, что все его предначертания терпят крах. Человек способен занести ему оскорбление, нарушить порядок, угодный богу, отказать богу в повиновении, восстать против него. Наконец, несмотря на свою неизменность, этот бог то и дело переделывает свою работу. Человек заставляет его каждый раз принимать другие меры. Род! человеческий, который бог сотворил для славы своей;| не славит его, а лишь раздражает его, а потом умилостивляет, сначала вызывает его гнев постоянным ослушанием, а затем умилостивляет его беспрестанными молитвами и самоунижением. Одним словом, бог оказывается самым непостоянным и несчастным существом, потому что дал своим созданиям роковую свободу идти против его намерений. Всемогущему богу! никак не удается внушить людям желательные ему! взгляды и склонности, ему легче ниспровергнуть стихии, остановить естественный ход вещей, творить чудеса, чем изменить сердце человеческое, а между тем| предполагается, что оно в его власти.
Достойны ли мудрого человека те заповеди, которые содержатся во всех известных откровениях, провозглашенных от имени божества? Они всегда безрассудны, носят ребяческий характер. В них сказывается бог-сумасброд, дорожащий вздорными и нелепыми обрядами. Эти откровения являют нам бога, жадного до даров и жертвоприношений, бога гордого, чувствительного к низкопоклонству, подхалимству и лести своих любимцев, не дающего ничего своим друзьям, если они не вырвут у него толику своими докучливыми молитвами.
Являют ли нам эти откровения бога высоконравственного, могущего служить примером для людей? Они показывают его нам в виде обольстителя, расставляющего сети людям, в виде несправедливого судьи, карающего за проступки, совершенные по его же внушению или попустительству; они показывают нам бога в роли истребителя народов, он карает их за их невольное невежество, за то, что они лишены света разума и сил, которые он сам же не пожелал дать им. Откровения показывают нам бога врагом человеческого разума, самым безрассудным тираном. А между тем по какому-то роковому извращению всех понятий морали люди считают себя обязанными хвалить в боге то, что они осуждают у человека, и порицать у человека то, что почитают в своем боге.
Все религии мира утверждают, что знают бога, уверяют, что их бог — единственно истинный, единственно достойный любви и поклонения. Но как только разум пытается разобраться, на чем основаны исключительные притязания этого бога, он повсюду находит лишь одинаковое безумие. Повсюду он находит самые вопиющие противоречия и несуразности, самое распутное поведение. Он видит, что в каждой стране религия установилась во времена варварства и невежества, что религия потомков есть лишь результат глупости отцов. Он видит, как фанатизм, авторитет и обман с помощью тирании повсюду зажимают рот истине, опыту и здравому смыслу. Итак, если подойти без предрассудков к этим религиям, поглощающим внимание народов и их правителей, мы находим на всех богах печать безумия и мистификации; в приписываемых им догмах мы найдем лишь мрак и тайны, в воздаваемых им культах — лишь безумие и точно такое же безумие в делаемых отсюда выводах. Все это показывает, что религия не только не является средством сделать людей счастливее, а представляет собой отравленный источник, из которого произошли все несчастья человечества.
ГЛАВА 3.
ВСЕ РЕЛИГИИ ДАЮТ НАМ ОДИНАКОВО ПРОТИВОРЕЧИВЫЕ И ЗЛОВЕЩИЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О БОЖЕСТВЕ. — ОБ ИДОЛОПОКЛОНСТВЕ. — О ПОЛИТЕИЗМЕ И МОНОТЕИЗМЕ, ИЛИ О ДОГМЕ ЕДИНОБОЖИЯ.
Каждый народ имел своих законодателей и миссионеров. Каждый законодатель или миссионер вводил своего бога, свой культ, свою религию, созданные и измененные по его разумению, согласно его собственным предрассудкам и интересам и в соответствии с тем, какие чувства он хотел внушить людям, у которых вошел в доверие и почет. Это был либо фанатик; либо шарлатан, а часто то и другое вместе. В тех чертах, которыми он изображал своего бога, в тех баснях, которые он рассказывал своим слушателям, в тех приказах, которые он передавал от имени бога, в тех средствах, которые он указывал как способные заслужить человеку благоволение божества, он «сходил исключительно из своего воображения, своих измышлений и своих интересов, а также из ложных взглядов, уже привитых тем, кого он хотел убедить. Поэтому существовало столько же богов и религий, сколько законодателей и людей, получивших наитие свыше; характер и поведение богов определялись исключительно целями тех людей, которые провозглашали богов народам. Честолюбивый, хитрый и жестокий законодатель должен был дать рабам и ворам, избравшим его своим главой, бога с таким же отвратительным характером, как его собственный. Кто читал библию, тот узнает в еврейском народе нацию воров, бандитов и разбойников, которых Моисей сумел поднять против их государя и которым он жестокими мерами навязал бога, столь же жестокого и злого, как и он сам, и очень близкого также к их образу мыслей. Желчный, мрачный, капризный и вспыльчивый законодатель делал из своего бога столь же неприятное существо, как и он сам. Воин, завоеватель представлял себе верховное существо по образу храброго монарха, ценящего только отвагу. Сластолюбивый обманщик делал своего бога другом плотских радостей. Пророк с суровым и диким нравом делал из своего бога врага всякого наслаждения. Имели при этом значение также наклонности и образ мыслей самих народов. У восточных народов, привыкших к рабству и •искони подвластных суровым, неприступным, безжалостным деспотам, бесчеловечно каравшим за малейшее ослушание, боги были такими же абсолютными владыками, как и их цари. Эти народы были рабами своих жрецов и царей, которые взапуски прививали им суеверия и раболепные предрассудки. У народов Запада и Севера, более воинственных, более здоровых, были воинственные боги, так как война была стихией этих народов.
Одним словом, во всех распространившихся на земле суевериях боги и их культы были сколком с тех людей, которые говорили от имени бога. Эти боги были приспособлены к особым наклонностям и физическим и моральным условиям тех народов, которым они провозглашались. Наклонности обусловлены темпераментом, климатом, пищей, образом жизни различных обитателей нашей планеты, их потребностями и предрассудками, их правительствами и нравами. В парижском издании опущены слова: «их правительствами и нравами».
Наклонности эти редко были одинаковыми у разных народов, поэтому боги и культы тоже должны были быть различны. Однако, как мы уже упоминали, между ними были черты сходства. Боги повсюду были царями, повсюду внушали страх, повсюду религия носила рабский, пресмыкающийся характер, самые невежественные и несчастные народы были самыми суеверными. Но самые безумные, самые изысканные суеверия должны брать верх над другими. Поэтому Египет, Сирия, Иудея, Финикия, Индия могут считаться великими рассадниками богов и религий.
Из этих стран выходили рои миссионеров и несли в далекие страны своих богов, свои ритуалы, таинства и басни. В первую голову Египет является родиной астрологических бредней, магии, колдовства, чудодейства, гаданий, пророчеств, снотолкований и, наконец, метафизики, то есть науки о духах, и глубин богословия. Нездоровая страна, как Египет, жители которой были подвержены многим жестоким болезням, естественно, должна была быть предрасположена к суеверию. Кроме того, жаркий климат должен был расплодить среди праздных жрецов множество фантазеров; колдунов, визионеров, гадателей, пророков и мечтателей; их бредни импонировали несчастному народу, темперамент которого располагал к меланхолии. Поэтому Египет был самой сумасбродной, самой религиозной страной и находился в наибольшем подчинении у жрецов. Последние постепенно заразили весь мир своими фантазиями и суевериями. Из древней истории явствует, что Египет был колыбелью всех религий. Адонай евреев или Иегова, власть которого так широко распространена в наше время, очевидно, тот же бог, что Адонис сирийцев, финикиян и Атис фригийцев. Все эти боги скопированы с Озириса египтян, который вначале был олицетворением природы, умирающей зимой и воскресающей весной. Вот где истинная причина сходства между древними и новыми мифологиями. В Египте Орфей почерпнул свое учение о богах; в телхинах, дактилях, куретах и т. д. надо видеть миссионеров, принесших в Грецию богов, культы, мифологию я учение о богах. Они были восторженно встречены греками, тогда еще дикими и не знавшими общества. Евреи явно заимствовали свою религию и обряды у египтян. Евреи были в сущности египетскими протестантами, христиане же просто являются евреями-схизматиками, которые с жадностью приняли метафизику и богословие египтян, подогретые Платоном и утонченные впоследствии множеством глубокомысленных богословов.
Эти народные тенденции всегда порождали и будут порождать суеверия и богословские понятия, всегда будут представлять для них благоприятную почву. Однако эти понятия не могут оставаться неизменными, так как строятся всегда на фантазии горсти людей и на невежественности, легковерии и темноте тех, которым они преподносятся. Подобно плодам на пересаженном дереве, религия, так сказать, приобретает вкус данной почвы; первоначальные боги меняют свое лицо, и религии вынуждены приспособляться к условиям жизни и к представлениям народов, меняющимся вместе с нравами, обычаями и политическими принципами, а также с взглядами вождей.
Таким образом, еврейские законодатели придали новые черты богу египтян; точно так же тот же бог принял новый облик у христиан и требует от них культа, совершенно отличного от того, который угоден был ему прежде. Один и тот же бог и одна и та же религия принимают различные оттенки у разных наций. Англичанин смотрит сегодня на бога не теми глазами, что раньше, он уже не представляет его себе таким свирепым, каким представляли его себе его отцы или его соседи, до сих пор продолжающие изнывать под игом своих попов. Одним словом, непреложная воля всевышнего, бога вселенной подверглась изменению, вынуждена считаться с прогрессом умов, с переменами и переворотами в жизни человечества. Доктрины, культы, богослужение, религиозные воззрения людей постоянно изменяются в зависимости от обстоятельств; последние всегда сильнее, чем умозрения и чудеса. Попы никогда не могут придти к длительному соглашению между собой и сами способствовали изменению своих верований и учений. В результате боги, так сказать, изменяли свою физиономию. Люди не могут долгое время держаться одинаковых взглядов в доктринах, построенных не на опыте и разуме; их химеры не могут не меняться. Не удивительно, что религия, порожденная фанатизмом и подчиненная человеческим страстям и интересам, изменялась вместе с ними. Капризам в состоянии сопротивляться только то, что создано разумом; только истина остается вечно неизменной.
Несмотря на все эти перемены в религиозных воззрениях, несмотря на разногласия во взглядах людей, все суеверия, как мы видели, всегда изображали своих богов существами неприятными, раздражительными, беспокойными. Божество всегда было врагом спокойствия человека. Жрецы его всегда изображали его суровым. Религия была царством мрака и бурь, люди двигались здесь только при блеске молний, слепо повиновались велениям божества, как бы они ни были тяжелы и безрассудны, как бы ни противоречили природе, разуму, здравому смыслу и спокойствию рода человеческого. Одураченные народы не смели критиковать волю своих богов, считали себя вынужденными повиноваться ей; чтобы ублажить богов, они готовы были даже идти против природы, насиловать самые святые ее законы, разрушать свое собственное счастье.
«Я, — говорит Иегова, — бог ревнивый, мстительный, беспощадный. Евреи! Я освободил вас от оков только для того, чтобы вы служили моей ревнивой ярости. Я предоставляю вашему неистовству жизнь и достояние нечестивых ханаанеян. Грабьте, истребляйте народы, прогневившие меня своим культом. Да погибнет каждый, кто не знает меня. Да будут безжалостно зарезаны грудной младенец, плачущая жена, тщедушный старец и даже скот их. Не бойтесь ничего, я пойду впереди вас и направлю ваши удары, я буду приветствовать вашу лютость и вознагражу ее. Я — бог воинств. Правду и кривду создаю я, от меня жизнь и смерть, вся земля подвластна мне. Повинуйтесь и трепещите, ибо я господь! За неповиновение отцов я мщу их невинным детям».
«Слушайте, — восклицает Молох, — слушайте меня, жители Тира и Карфагена! Я — бог кровожадный. Залейте же мои жертвенники кровью. Чтобы ублажить меня, предайте огню детей своих, пусть ожесточенная мать принесет мне в дар своего трепещущего ребенка и не плачет при этом. Мой слух очарован воплями невинных. Моему обонянию приятен запах сжигаемого мяса. Чтобы угодить мне, нужно подавить голос природы».
«Римляне, — говорят им их пристрастные боги, отдавшие им землю на разграбление, — сражайтесь яростно! Пусть воин отдает все свои силы и мужественно погибает. Жестокость да будет вашей первейшей добродетелью. Ваши боги одобряют грабеж и убийство. Исполняйте жестокие прорицания их оракулов. Пусть ваши победоносные армии превратят весь мир в место бойки. Род людской должен быть принесен в жертву на алтаре отечества. На том же алтаре должна быть безжалостно принесена в жертву природа».
«Мексиканцы, — говорит им их дикий бог, — летите в бой, нападайте на своих соседей, завоевывайте! Берите в плен, чтобы заколоть пленников на моем алтаре. Приносите мне в жертву их дымящиеся сердца. Я алчу человеческого мяса. Старайтесь насытить меня, в противном случае бойтесь моего гнева».
«Смертные, рожденные мною во гневе, — говорит бог христиан, — повергните головы во прах! Отдайте на заклание свой разум. Принесите мне в жертву самые заветные склонности ваши. Бегите от радостей жизни. Уйдите от самих себя и от тех, которых природа сделала дорогими для вас. Возненавидьте развратный мир. Я ревную ваши сердца, станьте несчастными! Пусть горечь и печаль отравят ваши дни. Я дал вам жизнь только для того, чтобы мог упиться вашей скорбью. Этот мир лишь переходная ступень, на которой я желаю испытать вас. Страдайте, молитесь, вздыхайте, рыдайте, изводите себя в этой юдоли плача и слез. Мне любо видеть ваши слезы, слух мой ласкают ваши вопли и стоны. Ваш рев, быть может, остановит мои громы. Какое счастье для вас, что вы познали меня! Знайте, что у меня припасены вечные муки для тех, кто не будет ведать моей загадочной воли. Разум мне противен, и я запрещаю вам обращаться к нему. Живите в страхе и тревоге. Размышляйте о моем суде. Время не положит предела моей мести, она будет столь же длительной, сколь жестокой».
Поэтому вместо Эака, Миноса и Радаманта, трех судей в преисподней язычников, мы имеем в нашем католическом аду Люцифера, Астарта и Вельзевула. Для потехи бога, сделавшего их дьяволами, они в течение всей вечности забавляются тем, что поджаривают духовные, то есть несгораемые, души неверующих и прочих нечестивцев вроде Марка Аврелия, Антонина, Тита и Траяна, никогда не слушавших обедни, ибо вы знаете, что вне церкви нет спасения.
Приблизительно такие речи все суеверия вкладывают в уста своих богов. Неизменным правилом этих суеверий всегда было оглушать людей в их суждениях, подавлять их страхом и не давать им рассуждать. Взбудораженного, взвинченного человека можно без доказательств заставить уверовать и поступать по чужой указке.
Как бы то ни было, люди, принесшие народам богов и культы, вначале только олицетворяли в них природу и ее явления, скрывая ее под покровом тайны и аллегории. Но недостаточно было изобразить природу в поэтическом виде, надо было также, чтобы она говорила чувствам народа. Надо было остановить внимание народа на материальных предметах, изображающих те невидимые силы, которым он должен был поклоняться. Поэтому боги приняли известные формы; тот образ, та эмблема, которым условилась поклоняться данная нация, стали богом. Отсюда все те причудливые образы, которые стали предметом почитания у различных народов. За ними всегда скрывались природа, явления природы: время, времена года, периодические движения светил, земля, плодородие, рождение и т. п. Из этих первоначальных элементов созданы были боги, которые всегда были и будут страшны людям; последние упорно наделяют жизнью, умом и волей все то·, что производит на них впечатление, или все те причины, которые они не в состоянии постичь.
Таким образом, люди всегда наделяли человеческими качествами невидимые силы, действующие неведомым для них образом. Отсюда понятно, почему глашатаи богов обычно изображали их в образе человека. Эфир, преображенный в Юпитера, представлялся в виде царя, вооруженного молнией и парящего «а орле на небесах. Время, переряженное в Сатурна, приняло вид неумолимого старца, серп которого не щадит ничего. Акт рождения преображен был в Венеру, очаровательную женщину, наделенную всеми атрибутами красоты, и т. д.
Однако народ никогда не знал или во всяком случае быстро забывал, что скрывалось за этими эмблемами или образами. Он верил, что в грубой материи или в статуе, которые ему показывали, живет само божество или какая-то таинственная сила, исходящая от божества. Он всегда обожал дерево, камень, мрамор, бронзу, обращался с просьбами к этим фигурам-эмблемам; ум его не поднимался к тем предметам, которые изображались под видом этих фигур. Так произошло идолопоклонство. Большинство людей были и всегда будут идолопоклонниками. Если некоторые более крепкие умы видели в показываемых им фигурах только эмблемы богов, то народ видел в них самих богов. Если в более утонченных религиях некоторые умы дошли до одухотворения божества, то народ всегда видел и чтил в этих знаках и символах само божество. Среди нас люди, выдающие себя за великих врагов идолопоклонства, обожают умом и сердцем освященный хлеб, под символом которого скрыт бог вселенной.
тр., кто мог бы открыть глаза народу и объяснить ему, что видимые им образы и символы1—не боги и не обладают никакой силой, а должны лишь конкретно представлять собой невидимые причины, факторы природы, — эти люди либо сами забыли это, либо остерегались открыть народу правду. Они всегда были заинтересованы в том, чтобы обманывать народ, усугублять его заблуждения, уверять его, что они — обладатели, жрецы и истолкователи не просто бездыханной статуи или условной эмблемы, а самого божества, могучей и страшной силы, которая должна была импонировать народу. Жрецам богов всегда выгодно усугублять ослепление; и изумление народа, чтобы подняться в его глазах. Из тех же соображений служители римско-католической церкви яростно обрушивались вначале на тех, кто осмеливался подвергать критике догму действительного присутствия божества в освященном хлебе, или в евхаристии. Интерес священства всегда будет склонять его в пользу того воззрения, которое наиболее выгодно его интересам. В странах, где евхаристия является лишь эмблемой, церковь имеет гораздо меньше власти, чем в тех, где этот хлеб — сам бог. (В оригинале говорится об «евхаристии»; вернее говорить здесь о "гости".
Так как ограниченный кругозор народа не позволяет ему охватить широкие перспективы, то народ не может себе вначале представить, что один единый бог управляет всем миром. Сообразуясь с народным пониманием, пришлось умножать число богов и их эмблемы или образы. Воздух, земля, моря, огонь, светила, время, времена года были обожествлены, олицетворены, представлены в виде отдельных божеств. Мир и война, здоровье и болезнь, опьянение, наслаждение, а также угрызения совести и тоска получили своих отдельных богов и рассматривались как проявления сверхъестественных сил. Наконец, каждый город, каждый человек тоже получили своих отдельных богов, ларов, пенатов, ангелов-хранителей, патронов, святых.
Однако некоторые законодатели приказывали поклоняться только одному богу; из опасения, что народ вместо него будет поклоняться его образу, они даже запрещали изображать его каким-либо символом или фигурой. Иные из этих законодателей с бесконечными трудностями заставляли своих последователей поклоняться только одному метафизическому невидимому существу, задававшему лишь бесполезную работу мозгам·. Лишь с бесконечными трудностями и ценой неоднократных массовых убийств вождь еврейского народа отвратил его от служения богам египтян. Священные летописи этого грубо-материалистического народа показывают, что он всегда склонен был снова впадать в идолопоклонство. Однако человеческий разум ничего не выиграл от введений единого бога, не имеющего чувственного образа. Это неопределенное существо задавало лишь еще большую головоломку.
Поклонники этого невидимого призрака составляли себе о нем причудливые и противоречивые представления, являвшиеся предметом вечных споров. Народы всегда видели в нем только ревнивого, гордого владыку, подверженного тем же страстям, что и земные тираны.
Те, кто допускал только единого бога, извлекали из самого его единства крайне опасный вывод: они хотели, чтоб он царствовал безраздельно, и сражались за распространение его владычества. Убежденные, что их бог является единственным законным государем, они рассматривали других богов как узурпаторов, поклонников их считали мятежниками, которых необходимо уничтожать.
Политеисты были гораздо покладистее. Они полагали, что каждый бог имеет свою вотчину и что можно, не оскорбляя его, допускать других, равных ему богов и даже поклоняться им. Догма единобожия сделала из единого бога недоверчивого деспота, естественного врага всех тех, кто желал разделить с ним его престол. Напротив, политеизм полагал, что боги различных наций образуют аристократию или республику государей, которые в полном согласии разделяют между собой власть над миром и не пытаются захватить власть в вотчине своего соседа. Когда последователи этих различных богов вступали в войну друг с другом, эта война всегда носила политический, отнюдь не религиозный характер. Бог покоренной нации принимал закон бога победившей нации, и часто последняя воздавала поклонение также ему.
Политеисты обычно были менее фанатичны и более веротерпимы, чем почитатели единого бога. Религиозная ревность всегда является не чем иным, как стремлением служить властолюбию и притязаниям единого бога, требующего безраздельной власти. Нетерпимость, ненависть и гонения более присущи единобожию, чем многобожию. Персы (tes Mages), евреи, христиане и магометане, одним словом, все монотеисты всегда были нетерпимы, всегда проникнуты ненавистью к иноверцам и стремлением обращать их о свою веру. Следуя своей религии, Камбиз разрушил храмы в Египте и убил быка Аписа. Это лишь разожгло слепой фанатизм египтян. Римляне, бывшие политеистами, приносили жертвы богам тех стран, через которые они проходили и которые они покоряли; они боялись оскорблять этих богов. Лишь тогда, когда алчность брала верх над суеверием, некоторые римляне позволяли себе грабить храмы.
Почитала ли религия одного лишь бога или многих, к этому богу или богам всегда относились, как к царям. Из уважения к этим невидимым царям или к представляющим их эмблемам и фигурам их изъяли из общества. Этим невидимым царям построили дворцы и назвали последние храмами; их поместили там на тронах в заповедных чертогах, названных святилищами; к последним толпа не дерзала приблизиться. Им сооружали столы, сиречь алтари. При них существовал свой придворный штат из министров, чиновников и слуг, которых именовали священниками. В завершение постоянно приносили дары этим государям, а также лицам, приставленным к ним и считавшимся облеченными их доверием.
В силу представлений о грозном божестве и с целью поддерживать в народе страх, благоговение, покорность, темноту и легковерие обыкновенно помещали богов или их изображения в таких местах, которые способны вызывать и питать эти чувства. Людей заставляли поклоняться богам и внимать их оракулам в мрачных пещерах, в глубине лесов, в местах, наводящих ужас своим мраком. Суеверие питается чувством неуверенности, страхом и меланхолией и должно избегать дневного света. Боги не должны якшаться с людьми, они должны говорить с ними всегда замысловато, в местах, вызывающих страх. Лишь во мраке можно поклоняться существам, которых невозможно себе представить; вникать в их природу, а также в их веления возбраняется человеку. Наши готические церкви весьма пригодны для целей суеверия. Один итальянский автор вполне правильно заметил: «Благоговейный трепет, внушаемый нам священным гротом, религиозный мрак, лень, мало отличающийся от ночи, — все это вызываете душ верующего чувство поклонения, усиливает туманное величие то, что видишь только сквозь полумрак». Оракулы обыкновенно находились в темных местах, способных возбудить страх. (См. Agostino Mascara! «Discorsi morali», pars I).
Лукан сказал о жителях Марселя:
(Когда изображения богов встречаются повсюду, последних не так боятся. В такой мере страх усиливается тем, что боятся богов неведомых, «Фарсалии», кн. 3).
Поместив объект своих страхов и надежд на земле, люди пожелали пожать плоды своих эгоистических забот. Владея божеством, силой, которой все подчинено, они полагали, что могут добиться всего, чего пожелают, и устранять все, что им вредно; они считали, что могут положить конец своей неуверенности и даже предвидеть будущее с помощью существ, которые держат в своих руках судьбу людей. Придворные и министры богов не преминули удовлетворить их желания. С ними обо всем советовались; предполагали, что лица, пользующиеся близостью и дружбой невидимого владыки, должны быть осведомлены о его воле, посвящены в его планы и знают его намерения относительно будущего.
Таким образом, жрецы везде стали истолкователями воли богов и их оракулами, предсказывали будущее и, приобщившись к божьему всемогуществу, совершали чудеса, ошеломлявшие и изумлявшие человека из народа. Народ падал ниц и с трепетом принимал их решения, безропотно подчинялся им и слепо следовал путям, которые ему указывали для снискания расположения неба в его пользу. Фокусы жрецов казались народу, не проникшему в их секрет, сверхъестественными и окончательно убеждали его, что устами жрецов говорит божество. Эти фокусы считались санкцией неба. Так возникло множество тайных искусств, основанных на близости жрецов к богам. Эти искусства известны под именами астрологии, магии, теургии, чародейства, заклинания духов, чудес, гадании. Они культивировались всеми жрецами в мире и всегда будут импонировать легковерному народу. Его невежество, запуганность, любовь к чудесному и любознательность всегда будут располагать людей слушать обманщиков, восхищаться ими и считать божественным все то, чего они не в состоянии понять.
Народ, видевший в своем небесном царе грозное существо, не осмеливался приблизиться к нему, боялся увидеть его собственными глазами. Подобно рабу, который боится встретиться с взглядом своего гневного и капризною хозяина, он предоставлял лицезрение бога только его служителям, которых считал его фаворитами. Скрытый от всех прочих людей, бог являлся им вначале только на огнедышащих горах, среди грома и молний, в ужасных пустынях и дремучих лесах, в пещерах и гротах.
Впоследствии он являлся только своим жрецам, которые одни могли входить в его святилище. Из этих мест, доступ к которым был запрещен профанам, божество предписывало свои законы, объявляло свои догматы, устанавливало обряды своего культа, ритуал, очистительные и прочие жертвоприношения, а главным образом заботилось о судьбе дорогих его сердцу священнослужителей. При раскатах грома учили людей, как служить их богу; с помощью таинственного их держали под ярмом. \
Все суеверия похваляются, что введены тем или иным божеством, все они строятся на божественном авторитете, запрещают обращаться к разуму для проверки их. Все они сулят ужасные кары тем, кто дерзнет усомниться в их мнимых истинах. Иначе говоря, люди, вводившие культ богов, присвоили себе странное право сочинять для него подложные основания и запрещать входить в рассмотрение последних. В парижском издании: rites (ритуалы). В лондонском издании 1768 г.: titres (основания). При малейшем свете разума видишь во всех религиях только грубую работу фанатизма, властолюбия, жадности и мистификации со стороны тех, кто присвоил себе роль посредника между человечеством и его богами.
ГЛАВА 4.
О СВЯЩЕНСТВЕ.
Если бы несколько честных граждан, посвятивших свое время изучению природы и размышлению над ее путями, производству опытов и обогащению реальных наук и полезных знаний, если бы эти люди затем не обинуясь передавали эти знания тем, кому свои занятия мешали предаваться этому, — что могло бы быть полезнее для народов? Если бы ряд людей занялись вместо кошмарных и опасных фантомов моралью, отношениями между людьми и обязанностями, вытекающими из этих отношений, то это повело бы к улучшению правительств, морали, законодательства и физики, и во всяком случае уменьшились бы несчастья человечества. Физика и мораль, основанная на природе,— единственные предметы, достойные внимания людей. Физика учит людей увеличить количество благ, которыми они пользуются, и устранять или, по крайней мере, облегчать несчастья, обрушивающиеся на них или угрожающие им. Мораль учит людей добродетели и доказывает им, что последняя является единственным оплотом государства, общества и семьи, единственным источником общественного и личного благосостояния. Но когда люди уверовали, что у них есть интересы, более могущественные, чем стремление к счастью в этой жизни; когда они стали смотреть на этот мир только как на переход к другой жизни, гораздо более важной; когда они сосредоточили все свое внимание на призраках, — они стали пренебрегать действительностью и считали преступлением хотя бы на мгновение отвратить свои взоры от блестящих призраков, на которых они строили свои надежды и страхи. С того момента, как богов объявили вершителями судеб человечества, люди вообразили, что для своего блага им достаточно идти теми путями, которые указаны им для снискания милости богов и отвращения их гнева. Таким образом, жрецы стали единственными наставниками народа. Они пичкали головы людей только своими фантомами, преподавали им только ими же выдуманные оккультные науки, и народы, одурманенные суеверием и страхом, не двигались ни шагу вперед к своему счастью. Когда народ благоденствовал, ему говорили, что счастье его ниспослано небом и он должен благодарить последнее за этот дар. Когда же народ постигали несчастья, его уверяли, что это — кара богов, приговору которых он должен подчиняться с трепетом душевным. Если народ хотел устранить препятствия, стоящие на пути к его благоденствию, его уверяли, что это значит сопротивляться воле всевышнего. Когда любознательные граждане хотели заняться полезными науками, последние объявлялись легкомысленными и презренными, вряд ли могущими что-либо дать человеку, который обязан думать только о потусторонней жизни. Если благоденствующая нация хотела расширить круг своих радостей, ей толковали, что все приятное ей лишь вызовет гнев бога, осудившего людей на страдания и слезы в этом мире.
Таким образом, религия стремилась безраздельно владеть умами и зорко следила за тем, чтобы внимание людей не отвлекалось в сторону. Она всецело захватила в свои руки воспитание молодежи, влияла на законодательство, политика была подчинена ей, мораль зависела от ее произвола. Спокойствие общества беспрерывно нарушалось неизбежными распрями на религиозной почве. Разум и опыт были раз навсегда запрещены, истинная наука была скована и в загоне. Просвещение, энергия и активность были изгнаны, народ держали в невежестве и отупении, от которых он освобождался только для того, чтобы сражаться за вздорные тезисы своих духовных пастырей.
Итак, суеверие, гоняясь за призраками, не могло служить интересам людей. Оно воспитывало только невежественных, трусливых, неспокойных рабов, у которых хватало активности лишь на то, чтобы вредить самим себе. Они всегда готовы были по приказанию неба попрать ногами самый священный долг человека.
Вот какие плоды народы пожинали от учений своих духовных наставников. Последние всегда были заклятыми врагами истины, разума и науки. Сами слепые они претендовали на руководство людьми, еще более слепыми, чем они, и ставили себе задачей ослеплять их больше и больше.
Если бы люди исходили из своих интересов и обращались к разуму и здравому смыслу, это повело бы к развитию промышленности, облегчило бы труд и увеличило бы благосостояние народов. Если бы люди размышляли о политике, они скоро поняли бы, что полезно только справедливое правительство и что общество не может быть счастливо, если не пользуется свободой, безопасностью и миром. Обратившись к разуму, народы увидели бы, что народы не могут существовать без добрых нравов и добродетели и что религия, правительства и законы всегда будут бессильны сдерживать человеческие страсти, если воспитание, привычка, установившиеся взгляды, религиозная и политическая тирания всячески стремятся развратить народы, ввести в заблуждение умы и сковать цепями тело.
Наставлять народы надлежит тем, кто размышлял над этими большими проблемами. Только они заслуживают имя мудрецов, а мудрецы должны быть единственными жрецами наций. Они воспитают не суеверных людей, не трусов и фанатиков, а великодушных, трудолюбивых, просвещенных и разумных граждан. Это воспитание постепенно прольет свет знания и просвещения и распространит истинную добродетель. Молодое поколение, воспитанное в этом духе, в свою очередь воспитает добродетельное, просвещенное, свободное потомство. Каждый отец семейства передаст своим детям те принципы, чувства и добродетели, к которым он пришел сам, будет развивать их разум, откроет им их реальнейшие интересы; он с раннего детства приучит их быть полезными, он научит их дорожить истинной честью, внушит им желание заслужить расположение тех, внимание и помощь которых окажутся в один прекрасный день столь необходимыми •для них. Он покажет им, что в их интересах служить родине, привязаться к той большой семье, в которую их включила совместная жизнь, сообразоваться с законами, направленными ко всеобщему благу. Он научит их ценить священные слова: родина и добродетель.
Когда граждане проникнутся этими правилами, нелицеприятное правительство призовет к новой жизни домашнее, родительское воспитание, действуя наградами и штрафами. Законодательство придет таким образом на помощь воспитанию, оно будет содействовать внедрению более твердых моральных травил, ободрит таланты, сделает добродетель необходимой. Государь, сам заинтересованный в том, чтоб делать добро, станет жрецом разума, истинным руководителем своего народа, центром всех общественных движений.
Не так обстояло дело у народов, которые вся обстановка бросала в объятия суеверного страха. Религиозное воспитание убивало в них мужество, учило их только одному: бояться богов, ублажать их дарами, видеть в них могучих и страшных царей. Впитавши эти представления, народы создали при своих небесных царях придворную иерархию и вообразили себе, — мы уже говорили об этом, — что, подобно земным государям, боги особенно милуют тех, кто служит им в непосредственной близости. Министры и царедворцы богов, их свита и придворные были привилегированными лицами, гораздо более угодными богам, чем прочие смертные, они могли всего добиться от своих шефов благодаря своему влиянию.
При зарождении общества законодатели были его первыми жрецами. Они дали обществу богов, религию, мифологию, в дальнейшем они всегда возвещали и толковали волю богов. Священство по праву принадлежало этим честолюбивым благодетелям или хитрецам, которые, заслужив доверие народа, овладели его воспитанием. Им помогали испытанные и избранные ими люди, на которых они возложили мелочи своих священных функций и которые разделяли с ними уважение народа. Таким образом жрецы, или священники, образовали иерархию и участвовали в блеске божьего величия, так как выполняли при богах более или менее важные функции. Эти люди образовали в каждой нации почетный класс, не смешивавшийся с простым народом; близость к последнему уменьшила бы их авторитет. Люди, исключительно предназначенные для обслуживания богов, считались святыми и божественными, их не ставили на одну доску с другими, которые сами в своем самоуничижении полагали себя профанами, непосвященными. Священники, занятые только своими высокими делами, заперлись вместе со своими богами в храмах. Они жили в уединении, недоступные народу; вход в святилище возбранялся. То, что ежедневно видишь, скоро перестает импонировать. У евреев первосвященник только раз в год входил в святая святых. Он входил туда всегда один и не без страха — искреннего или симулируемого, — что его ожидает там смерть. Какое же представление должны были иметь евреи о своем боге, если он был так страшен даже для первосвященника! У язычников некоторые храмы открывались только раз в год. В вопросе о религии с людьми всегда поступали, как с детьми. Трепещите перед святилищем моим, — говорит Иегова (Левит, гл. 19). Кто приблизит с я к ковчегу господа, тот будет поражен смертью (Числа, гл. 18, ст. 31). Ваш бог — всепожирающий огонь (Второзаконие, гл. 5, ст. 24 и ел.).
Униженный перед своим богом, постоянный предмет его презрения, народ счел себя теперь недостойным приносить сам жертвоприношения и изъявлять покорность этому страшному монарху, спрятавшемуся вместе со своими священниками в глубине святилища. Народ считал себя отныне обязанным обращаться к посредничеству любимцев бога. Только они имели право беседовать с богом, преподносить ему дары народа, молиться и приносить за него искупительные жертвы. Единственные хранители законов, полученных от самих богов, они одни имели право толковать эти законы. Конечно, только те, кто пользовался исключительной привилегией лицезреть божество и беседовать с ним, получать от него вдохновение, знали истинные намерения божества и дух его законов. Так как священники исполняли столь благородные и высокие функции, им, как посредникам, тоже перепадало то почитание, которое воздавалось их невидимому господину.
В качестве посредников между богом и людьми они повелевали нациями, и приказы их стали исполняться беспрекословно; в самом деле, кто посмел бы противиться им? Короли, подчиненные наравне с последними своими подданными власти богов, всегда вынуждены были склоняться под игом духовенства. Суеверный народ не мог колебаться при выборе между своими небесными господами и священными пастырями, с одной стороны, и земными царями — с другой стороны. Слава последних затмевалась славой всевышнего.
(Ничто не дает такой власти над толпой, как суеверие; бессильная, жестокая, непостоянная в других случаях, она, как только находится под влиянием призрачной религии, повинуется больше жрецам, чем вождям. — Квикт Курций, кн. 4, гл. 10).
Знания, способности, наука неизбежно дают превосходство тем, кто обладает ими. Законодатели часто приносили полезные открытия невежественным и диким народам и этим заслуживали их доверие; тогда они вводили своих богов, свои культы и законы и подчиняли народ своей власти.
Когда культ установлен и жрецы обособились от народа, священство ограничивается заботой об алтарях. Освобожденные великодушием народа от неприятной заботы о своем существовании, жрецы получили досуг для созерцательной жизни, предавались размышлениям за других и нередко делали полезные для общества открытия. Одни изучали скрытую силу растении, болезни человека и способы лечения их. Другие наблюдали ход светил и пытались читать по ним судьбы смертных. Третьим занятия природой давали возможность ошеломлять своих соотечественников и импонировать их легковерию. Жрецы были первыми врачами, первыми юристами, первыми законодателями, первыми судьями, одним словом — первыми учеными в зарождающемся обществе. В Египте жрецы были судьями. Глава их носил на шее сапфир, который именовали Истиной (См. Aelian., Var. Hist, ι. XIV, p. 34). Друиды выполняли судебные функции у кельтов.
Они занимались поэзией, медициной, астрологией, магией, физикой, а иногда также моралью и философией. Их знания заслужили им всеобщее уважение. Государь запрашивал их во всех своих начинаниях, воины слушались жреца даже в самый разгар битвы. Каждый нуждался в помощи жрецов. Каждый находил у своего жреца то или иное средство и считал его божественным человеком, потому что не был Посвящен в тайны его искусства. Жрецы старательно прятали οι других свои знания; в их руках даже самые элементарные знания всегда принимали загадочный и таинственный вид, что заметно замедляло развитие знаний. Жрецы никогда не открывали другим голую истину, всегда маскировали ее аллегориями и гиероглифами. Под покровом тайны истина хранилась для небольшого круга людей, прошедших испытание; для остальных она искажалась сочетанием с ложью и чудесами.
Аллегория заключается в том, что говоришь одно, а понимаешь под этим другое. Как явствует из древней истории, аллегория была изобретена в Египте, точно так ж как гиероглифы. Не желая сделать свои открытия общим достоянием, жрецы придумали гиероглифы, чтобы передать свои открытия своим преемникам, не делая их известными народу. Жрецы всюду отличались таинственностью. Друидам запрещалось излагать их священное учение ib письменном виде, дабы оно не подверглось критике. По тем же соображениям хитрейшие из христианских попов хотели изъять из рук народа книга, на которых основывается их вера. Величайший абсурд предполагать, что благий и мудрый бог, сообщая сваи намерения людям, прибегает к аллегориям, к языку, непонятному для большинства людей.
Это не удивительно, если принять во внимание, что все простое, понятное и известное перестает вызывать восхищение, тогда как таинственное возбуждает любопытство, чудесное заставляет работать воображение и люди ошеломлены всем тем, что превосходит их понимание. Если кто-нибудь объявляет, что он обладает важной тайной, он вырастает в глазах народа, приобретает превосходство над ним, в нем видят любимца богов. На этом основывались все мистерии. С помощью их жрецы добивались уважения. Они сообщали свои секреты только тем, которые умели хранить тайну, сообщали их только после того, как в неоднократных испытаниях убеждались в надежности этих людей.
Так как во всем, что происходит в этом мире, видели руку божества, люди, естественно, обращались во всех своих начинаниях за советом к служителям богов и ничего не предпринимали, не выслушав их мнения. Таким образом, жрецы становились вершителями судеб государств. Они то ободряли народы благоприятными прорицаниями, то приводили их в уныние зловещими предсказаниями и предзнаменованиями. Множество разных вещателей, провидцев, пророков и птицегадателей решали судьбу всех проектов, причем часто срывали самые полезные начинания; невежественный народ всегда слушал их, даже когда они возбуждали страсти, прямо противоположные интересам общества. Еврипид говорит, что самый лучший гадатель является самым лучшим пророком. Пророки евреев были, очевидно, жонглерами, гадателями, прорицателями того же сорта, который мы находим во всех странах мира, и жили за счет простоты народной.
Удивительные и разнообразные знания жрецов увеличивали их престиж, делали их еще более ценными и уважаемыми людьми. Каждый знал, что жрец всегда обладает нужным средством; жрецы пользовались влиянием у богов, опыт давал им превосходство над другими гражданами. В результате они повсюду стали самым важным сословием. К этому присоединились еще их чудеса. Многие жрецы изучали явления природы, это давало им возможность удивлять, поражать, запугивать простой народ. Последний, всегда невежественный, считал их действия сверхъестественными и в своем предубежденном воображении видел все в том свете, в каком его представляли жрецы. Bee фокусы и чудеса, которые библия приписывает Моисею и магам фараона, невидимому, доказывают, что египетским жрецам были известны многие секреты физики и химия, утраченные впоследствии потому, что эти жрецы держали; своя знания в тайне. Возможно, что Моисей, лицо которого казалось израильтянам светящимся, знал о фосфоре, открытом Жоффруа. Какие чудеса языческие жрецы могли проделывать с помощью пороха, магнетизма и т. д.! Моисею, конечно, легко было справиться с израильтянами, уверив их, что впереди них идет облачный столб; в действительности, этот столп, вероятно, был просто жаровней, которую он по восточному обычаю приказал нести впереди армии.
Во всех этих фокусах, чарах, чудесах видели несомненные знамения воли богов. Их объясняли тем, что боги по просьбе своих жрецов нарушали законы природы или приостанавливали их действие. Эти мнимые чудеса все больше укрепляли могущество жрецов, они озадачивали народ и располагали его слепо верить всем их проделкам. В самом деле, можно ли было сопротивляться тем, кому принуждена была повиноваться сама природа? Можно ли было сомневаться в словах жрецов, если небо и земля давали им самые блестящие подтверждения? Как не склониться разуму перед людьми, которые совершают чудеса, побивающие его? С помощью чудес можно заставить замолчать разум.
Сверхъестественное — на самом деле явление, причина которого неизвестна народу, — всегда будет служить в глазах последнего более сильным аргументом, чем самые логичные рассуждения. Разуму часто приходится обращаться к людям, которые не способны понять его и следовать его доказательствам; напротив, чудо совершается на глазах у самых темных людей и обладает убедительной силой.
Поэтому большинство основателей религий прибегали в подтверждение их к чудесам. Но все религии мира происходят от времен невежества. Чем народ невежественнее, тем больше он верит в чудеса, но мы вправе отвергнуть их свидетельство. Между тем, когда мы высказываем сомнение в истинности той или другой религии, нам затыкают рот ссылкой на чудеса, совершенные основателями этой религии на глазах у толпы; три этом, заметьте, не отрицают тупости и невежественности этой толпы. Чудеса, совершенные на глазах у невежественной толпы, должны и в наше время служить доказательством для людей, ушедших далеко вперед, людей, которым опыт и размышление не позволяют верить в чудеса! Нет, только во времена мрака и невежества жрецы могли строить свое величие на чудесах; в наше время подобные аргументы сошли на нет и вряд ли могут воскреснуть перед народами, добившимися просвещения. В обществе, приобщившемся образованию, не бывает более чудес. Поэтому священство, лишённое возможности совершать новые чудеса, вынуждено ссылаться на старые. Отсюда ясно, почему попы всегда были врагами науки и новых открытий. С распространением образования могущество духовенства неизбежно падает. В особенности должно возбуждать недовольство попов изучение природы, так как оно может опрокинуть их метафизические системы в навсегда отнять у них возможность делать чудеса.
Что касается духа таинственности во всех религиях, древних и новых, он, как уже указывалось выше, коренится в том, что люди обычно благоговеют перед непостижимым. То, что скрывают от них, не дает иμ покоя. Синезий правильно замечает: «народ всегда презирает то, что легко понять; поэтому религия должна давать ему нечто из ряда вон выходящее, нечто таинственное, поражающее его и возбуждающее его любопытство». Католическая религия значительно ближе народу, чем протестантская, так как она более нелепа и более изобилует всякими тайнами, тогда как протестантская выступила против некоторых безрассудных догматов, хотя сохранила ряд других тоже противоречащих здравому смыслу. Возможно, что темнота причудливость, таинственная абсурдность христианства являются причинами той жадности, с которой оно было воспринято. Самая божественная религия, это — самая чудесная, самая непостижимая религия — самая лучшая.
ГЛАВА 5.
О ТЕОКРАТИИ, ИЛИ ПРАВИТЕЛЬСТВЕ ДУХОВЕНСТВА.
С помощью этого оружия священство приобрело власть над народами и уселось на трон вселенной рядом с богами, перед которыми заставляло трепетать человечество. Одни заблуждения пришли на смену другим; отжившие и впавшие в презрение суеверия уступили место новому вздору. Сами боги изменились, но, какова бы ни была их судьба, ухищрения, ресурсы и власть их представителей на земле оставались всегда те же. Надежды и страхи народов, невежество и легковерие, страсть к чудесному во все времена делали попов господами и руководителями народов. Попы всегда владели воображением народа, сковывали умы и разделяли с богами их могущество и авторитет.
Как мы видели в предыдущей главе, законодатели народов были их первыми жрецами. Часто они становились также первыми царями. Это было в порядке вещей. Чем больше погружаешься в глубь веков, тем чаще светская и духовная власть оказывается в одних руках. Это вполне понятно: жрецы были уважаемыми людьми, имели за собой большие заслуги, их считали угодными богам, они совершали много чудес, через посредство жрецов боги изъявляли людям свою волю — вполне естественно, что народ безоговорочно во всем подчинялся им. Все эти моменты давали им право на самую слепую покорность, на абсолютное доверие, глубочайшее уважение. Знание тайн природы, дар слова, уменье воспламенять воображение, секрет удручать душу, а главное — привилегия беседовать с богами — все это должно было давать жрецам громадное влияние на невежественную толпу. Разумеется, сильный или хитрый человек с помощью фанатизма и чудес приобретает несравненную власть над слабыми, трусливыми людьми, лишенными опыта и рассуждения.
Поэтому не удивительно, что мы почти везде находим более или менее заметные следы правительства духовенства. Это правительство должно было быть абсолютным и деспотическим, так как воля богов является законом для людей и не может встречать препятствий. Оно должно было быть властью неограниченной, так как преступно и помышлять о договоре, или соглашении с богом — верховное могущество бога освобождает его от каких бы то ни было обязательств, он не может связать себя никаким долгом. Уголовные законы должны были быть ужасающими, так как нет и не может быть большего преступления, чем ослушаться своего бога или восстать против него. Это правительство должно было быть насильническим, тираническим, так как оно было построено на устрашении. Оно должно было быть безрассудным, так как законом и образцом ему служили фантастические и неразумные существа, скопированные с самых злейших людей. Обнаглев вследствие своей безнаказанности, оно должно было позволять себе самые вопиющие злоупотребления.
Так как власть священства не имела соперников, ей дали имя теократии, то есть божественного управления. Считалось, что бог управляет самолично во всех тех случаях, когда его представителями на земле и истолкователями его воли являются одни попы. Однако с течением времени честолюбивым мирянам, не считавшимся с правами духовенства, почти везде удавалось отнять у него часть его божественной власти. Несомненно, злоупотребления властью со стороны представителей божества на земле, их самонадеянность и нерадивость, эксцессы этих всесильных попов побудили народы и воинов согласиться на этот раздел верховной власти. Духовенство сделало непоправимую ошибку, не позаботившись объединять всегда силу оружия с силой религии, — это сохранило бы за ним его власть навеки.
Таким образом, тирания священства в значительной мере сама подорвала под собой почву. Энергичные, честолюбивые воины постепенно захватили власть у людей, слишком слабых, чтобы удержать ее, или явно злоупотреблявших ею. Эти воины отняли у богов и их служителей слишком обширную власть, оставили им только духовную власть, а государственную власть взяли в свои руки. Таким образом, у всех народов оказалось по два законодателя и две власти. Но духовенство всегда сохраняло за собой право говорить от лица богов и колебать престолы царей. Его духовная власть, коренившаяся в установившихся взглядах, всегда была достаточно сильна, чтобы потрясать государства в самом их основании.
Однако попы, не удовлетворенные оставленной им властью, всегда стремились вновь занять престол, с которого их свергли непосвященные миряне. У всех наций духовная власть являлась соперником и врагом светской власти. Священник никогда не забывает, что его права исходят от неба; он никогда не подчинялся по-настоящему земным государям. Когда он чувствовал себя слишком слабым для открытой борьбы с государственной властью, он строил против нее козни втихомолку. Он всегда считал земных царей узурпаторами и не прощал им этого даже тогда, когда они позволяли попам руководить ими и властвовать над ними.
Летописи многих народов дают нам яркие примеры влияния духовенства на государей. Диодор Сицилийский рассказывает, что жрецы Мероэ приказали своему монарху покончить с собой, так как он имел несчастье не угодить божеству. Государь этот вынужден был без возражений поступить согласно этому ужасному приговору, У евреев мы видим постоянный конфликт между царями, с одной стороны, и жрецами, боговдохновенными и пророками — с другой. Каждый государь, который не был слепо предан служителям бета, встречал препятствия во всех своих начинаниях; обычно его ожидал трагический конец. Христианское духовенство во все века неоднократно являло доказательства своего могущества. Члены его не раз судили и свергали своих государей. Даже в наше время в странах, которые мнят себя самыми просвещенными, суеверная закваска все еще настолько сильна, что может воспламенять воображение фанатического народа; последний рвется отомстить за мнимые оскорбления, нанесенные государственной властью его богу. Этот бог солидаризуется со своими служителями, он редко оставляет безнаказанными обиды, причиняемые духовенству, или неповиновение последнему.
Все благоприятствовало духовенству в его предприятиях, притязаниях и покушениях. Предрассудки, которые давали ему власть над народом, были сильнее, укоренились глубже, чем предрассудки, которые подчиняли народ светским государям. В парижском издании 1793 г. сказано: precautions — «предосторожностях», в лондонском издании: pretensions — «притязаниях». Вероятно, первая версия — опечатка. Нет страны, где в интересах духовенства не были пролиты реки народной крови. Погруженные в невежество, народы обычно питали к своим духовным пастырям упорное доверие, оказывавшееся роковым для их (народов) собственного спокойствия. Интересы священников всегда были интересами их бога, права их — правами их бога, притязания их основывались на божественном авторитете, взгляды священников всегда имели силу небесных оракулов, даже преступления священников были священны, и гражданские законы не могли наказывать их. Таким образом, земля и небо вступали в союз и вооружились, когда затронуты были интересы священства. Даже государи не могли безнаказанно затрагивать эти интересы, они вынуждены были подчиняться, как и прочие, постановлениям духовенства; если они пытались сопротивляться последним, им грозила верная гибель. Разве могут быть права неоспоримее тех, которые официально даны духовенству богом? И какая сила может противостоять мечу небесного царя.
Как только государи пытались ограничить могуществу непокорных попов, пойти против их вздорных и кошмарных взглядов, пресечь их эксцессы и укротить их необузданное упорство, одним словом — как только государи пытались положить предел злоупотреблениям духовной власти, со всех сторон раздавалась немедленно тысяча протестов. Кричали, что оскорблено величество всевышнего, что вера находится в опасности, поколеблены основы церкви, нациям грозят ужасные катастрофы. Монархов, не оказывавших священному сословию должного уважения, щедро наделяли эпитетами: безбожники, святотатцы, враги неба, узурпаторы, тираны. Всем вам грозит гибель, — говорили народу: — небо возмущено! Осмелились поднять руку на богов! Церковь осквернен а! Светская власть хочет прибрать к рукам кадило! Таков боевой клич духовенства. Во времена невежества и безумия эти лозунги точили нож фанатика, народы поднимались и шли за своими пастырями под знаменем мятежа, тысячи рук готовы были мстить за служителей алтаря, обиженных государственной властью. Небо всегда готово было принять сторону своих раздраженных служителей. Всякий государь, выступавший против них, восставал против самого бога; с этого момента он был не достоин жить и царствовать. Не будем удивляться этим принципам, столь вредным для спокойствия государства, и тем крайностям, которые неизбежно вытекали из них. Раз боги — господа королей и их подданных, раз нет ничего выше культа этих богов, раз религия считается установленной богом, а священники единственными хранителями воли всевышнего, — светская власть Должна во всем подчиняться власти духовной. Всякий государь, выступающий против последней, неразумный мятежник, не понимающий источника свой собственной власти. Если власть королей, как утверждали в своем безумии многие из них, является лишь излучением власти всевышнего, если они заявляют, что получили свою власть только от бога, и если священники — единственные толкователи воли этого бога, то не подлежит сомнению, что согласно этим принципам монарх лишается своей власти, как только небо выразило свое желание устами своих служителей. Если же он откажется повиноваться им и отдать свой скипетр и корону, он с этого момента — только узурпатор. Раз бог ставит царей на царство, он всегда имеет право низложить их.
Отсюда ясно: если государи утверждают, что обязаны своей властью только богу, если они считают себя ответственными только перед богом, то этим самым они поставили себя в действительную зависимость от произвола священников, которым одним дано право говорить от лица божества. А раз бог выскажет свою волю, раз он отвергнет и осудит неугодного ему государя, на чью сторону станет народ? Будет ли он бороться с самим богом? Станет ли он подвергать себя вечному гневу божьему? Конечно нет: лучше повиноваться богу, чем людям. Королей надо бояться только в этом мире, а месть богов постигает нас и после смерти. Согласно этим представлениям, народ, не колеблясь, должен стать на сторону своих священников, и каждый религиозный фанатик должен верить, что делает достохвальное дело, уничтожая государя, на которого священники указывают ему как на мятежника, тирана, отверженного самим богом. В суеверной стране судьба королей всегда в руках духовенства. Если бы народы были последовательны, церковники всегда оставались бы единственными судьями империй и их правителей. Те, кто говорит от лица богов, должны быть действительными господами наций и не признавать другой власти здесь на земле. У современных наций священники не носят оружия. Папизм, то есть самая теократическая (sacerdotale) и самая кровожадная секта христианства, выставил правило, что церковь гнушается крови. Действительно, попы не проливают ее сами; обычно к их услугам государи и суды, которые избавляют их от ого труда и счастливы быть подлыми исполнителями божественной мести. Друиды у галлов и германцев казнили преступников и приносили их в жертву богам. Жрецы язычников и иудеев были настоящими мясниками, их отвратительные жертвоприношения приучали их к жестокости.
Действительно, власть духовенства покоится везде на прочнейшем основании. Ее поддерживают страхи и надежды людей. Воспитание, привычка, невежество и слабость всегда приходят ей на помощь и укрепляют ее. Цебес изображает ложь сидящей у врат жизни и дающей всем входящим испить из чаши заблуждения. Эта чаша — суеверие. Слуги суеверия завладевают человеком с самого юного возраста; воспитание граждан везде доверено толкователям воли богов, задача его — только заражать граждан священной заразой и иммунизировать их от возможных лекарств против нее, чтобы на всю жизнь отдать их в руки шарлатанов-попов. Таким образом, человек с детства привыкает к мысли, что выше его священника нет ничего на свете. Наставники юношества первым делом внушают ему только рабскую преданность химерам, полезным духовенству, беспрекословное подчинение его приказаниям, слепое доверие к его решениям, бессмысленное благоговение перед его тайнами, сильнейшее отвращение к разуму. Эти наставники понимают, что именно в нежном возрасте надо заронить в девственный ум представления, на которых некогда будет основываться власть духовенства. Таким образом, священники всех стран устраивают питомники и рассадник и рабов; в зрелом возрасте эти рабы будут застрельщиками духовенства, будут рабами его страстей, будут производить восстания, которые духовенство найдет нужным возбуждать в своих интересах. В результате бессмысленной политики воспитание является только искусством создавать суеверных фанатиков и дурных граждан. Два наших университета, в Оксфорде и Кембридже, имеют, как известно, огромные доходы, — как говорят, до 200000 фунтов стерлингов. Однако всем известно, что принципы обеих этих высших школ противоположны интересам нашей нации и что оба университета являются рассадниками якобитов, то есть рабов.
Служителей бога народы никогда не встречали с пустыми руками. Любимцев неба забрасывали дарами, приношениями и вознаграждениями, считая, что от их наставлений, их заступничества и важных услуг зависит процветание государства. Поэтому не следует удивляться тем богатствам, которые в продолжение веков повсюду накопились у церкви благодаря щедрости суеверных монархов и их подданных. Обряды священников, их молитвы и благочестивые размышления, даже более того — их бездействие и праздная жизнь считались причиной благоволения всевышнего. Осыпая друзей бога и его служителей почестями, властью, попечениями и изобилием всяких благ, обогащали самого бога... Считали самым законным делом дать им роскошную жизнь, отвечающую достоинству их господина. Большинство монастырей в Европе, а также на нашем острове до реформации, были основаны во времена невежества и Суеверия власть имущими злодеями; прожив жизнь, как тираны я свирепые звери, они думали искупить свои грехи, богато одаряя священников-тунеядцев. У нас особенно отличился своими богатыми дарами церкви принц Саксонский Оффа, очень злой человек. Император Константин, преступник и злодей, стал великим благодетелем христианской иерархии; в благодарность церковь причислила его к лику святых.
Благодеяния, которыми короли и народы осыпали духовенство, позволили ему вести спокойную и праздную жизнь, в изобилии и почете. Это дало ему досуг для размышлений. Жизнь без забот и трудов располагала к мечтательности. Конечно, бог являлся главным объектом дум священников, обязанных ему своим существованием, почетом и богатством. Они должны были заниматься божеством, чтобы предписывать народу, как он должен поступать и мыслить. Но как придти между собой к соглашению по такому туманному предмету, как религия, невольно воспринимаемому всеми людьми по-разному? Между учениями попов и не было никакого согласия, они являлись предметом вечных споров. Придти к соглашению никогда не удавалось, только силой можно было прекратить раздоры.
Служители религии постоянно рассуждали и спорили о боге, которого они объявляли людям, о его атрибутах, о правильном понимании его слов, о наиболее угодном ему культе, о его образе действий и т. д. По всем этим вопросам возникали разногласия. Попы, согласные между собой только по одному вопросу — о необходимости запретить разум, не могли столковаться ни по какому другому пункту. Их пустые гипотезы всегда представляли собой только безбрежное море догадок и предположений, в которых поневоле терялся человеческий разум. Подлинными источниками сект, ересей и распрей между попами являются тщеславие, корысть, упрямство. Разбойники обычно дерутся между собой при дележе добычи.
Эти нелады были бы еще с полбеды, если бы перебранки попов касались только их сословия и не затрагивали спокойствия народа. Но все, что касается неба, не может быть безразличным для людей. Поэтому государи и подданные считали себя безусловно обязанными принимать участие в спорах их духовных пастырей. Они считали, что совершили бы преступление, оставшись равнодушными зрителями боев. Они были уверены, что речь идет об их блаженстве, между тем как речь шла только о честолюбии попов, об их ребяческом тщеславии и о приношениях для них. Исходили из нелепого предположения, что благосостояние государств непременно зависит от господствующих в них религиозных воззрений. Во все времена можно было вызвать смуту уже на почве одних слов, непонятных даже для тех, кто их выдумал, затем на почве произвольных толкований и вздорных обрядов. Потоками лилась кровь граждан из-за бредовых доктрин невежественных шарлатанов, которые никак не могли поделить между собой награбленное народное добро. Государи-ханжи считали выгодным для себя содействовать победе воззрений своих попов и сообразоваться с их намерениями; они становились жалкими пособниками заносчивости и мстительности самых непокорных и самых бесполезных из своих подданных. Не моргнув глазом, они приносили им в жертву гекатомбы людей. Государи становились покровителями их безумств, застрельщиками в их распрях, слугами их страстей, гонителями и палачами множества полезных, добродетельных и спокойных граждан, все преступление которых заключалось только в том, что они отказывались подчиниться заносчивым постановлениям зазнавшихся попов, их вздорным обрядам и кошмарным взглядам. Чувство человечности потрясено и возмущено при виде тех преследований, гонений и резни, которые вызваны были властолюбием, гордыней и упрямством попов. Разум человека возмущен и ошеломлен рассказом летописи о подвигах этих всесильных попов, которые в продолжение тысяч лет преследовали, мучили и истребляли несчастных обитателей земли и всегда являлись бичом государей и их подданных.
Из века в век из лона духовенства выходили кошмарные новаторы, толковавшие по-своему божество и пути его. Эти люди только умножали заблуждения и фантомы человечества, только перекрашивали их на свой лад. Но народы расплачивались своею кровью за темные, непостижимые доктрины, которые выдавали им за самое важное для них. Народы всегда были лишь слепым и жалким орудием в руках своих попов, которые опьяняли их религиозным дурманом и заставляли их служить своим, поповским страстям. Люди почитали за счастье погибнуть за столь великое дело. Они не понимали, что то, что им выдавали за слова божьи, в действительности являлось лишь измышлением нескольких дурных граждан, фанатиков, упрямцев, гордецов и шарлатанов.
Из всех средств, с помощью которых, духовенство держало народы в своей власти, самыми действительными были невежество, презрение к разуму и состояние позорного отупения. Если слуги божьи когда-либо столковались между собой о чем-нибудь, то только о том, что необходимо держать в ослеплении свою паству. Их главным принципом всегда было поносить разум, запрещать обращаться к нему, подчинять его своему авторитету. Духовенству нужны рабы, которые на все смотрят его глазами.
Духовенство, действуя в своих интересах, наносило человечеству глубокую и неизлечимую рану. Под влиянием духовенства человечество отказывалось от единственного данного ему природой критерия различать истину от лжи, добро от зла, полезное от вредного, В результате единственным законом для него стали интересы попов. По приказу последних оно всегда с жаром шло на преступление.
Отсюда понятно, почему духовенство во все времена старалось задержать прогресс человеческих знаний, почему оно искони ненавидело философию и всегда преследовало тех, кто стремился учить и просвещать своих сограждан, вывести их из заблуждения, вырвать их из когтей суеверия и обратить на путь разума. Истинные друзья человечества всегда встречали в лице попов непримиримого врага, который своими окриками и насилием удушал голос разума и свободы. Дружба духовенства была припасена только для соучастников его мрачных планов, для низких душ, которые за неимением талантов и добродетели почтительно повиновались ему. Сократ умер жертвой жрецов. Аристотель вынужден был осудить себя на добровольное изгнание, потому что Евримедон, жрец Цереры, обвинил его в неуважении к богам. Декарт вынужден был оставить свое отечество и т. д. Магомет похвалялся тем, что он неграмотный пророк. Его преемник Омар сжег Александрийскую библиотеку. Св. Григорий, папа римский, уничтожал, где только мог, произведения древних классиков. Во все времена суеверие и политика объявляли вечную войну всем писателям и книгам, могущим просветить людей. Св. Павел предостерегает нас от науки, которая, как он выражается, может только раздуть ложное самомнение людей (другими словами, дает толчок их уму).
Каждый мыслящий человек, каждый человек, заставляющий мыслить других, является естественным врагом всех тех, власть которых основана на отсутствии всякого размышления. Самым лучшим временем для духовенства были те грубые и варварские века, когда народы на все смотрели глазами своих священников. Это счастливое время было золотым веком для духовенства. В это мрачное и суеверное время надменные первосвященники в буквальном смысле попирали ногами головы королей, униженно распростертых перед ними, дерзко приказывали королям отказаться от власти и надеть власяницу, одежду кающегося грешника; папы поднимали народы на восстание против государей, осмелившихся перечить им, и грабили до нитки народы; последние отказывали себе в последних крохах, чтобы обогатить любимцев бога. Александр III, папа римский, наступил ногой на шею императора Фридриха Барбароссы. Этот же пала приказал высечь английского короля Генриха II. Папа Целестин III велел положить корону у себя под ногами и возложил ее на голову императора Генриха VI, стоявшего перед ним на коленях. Затем он опрокинул эту корону, чтобы показать императору, что произошло бы с ним, если бы он не подчинился святому престолу. Самуил низложил Саула, произведенного им в цари Израиля, и отдал его царский венец Давиду. Французские епископы свергли Людовика Благочестивого на соборе в Суассоне. Великий жрец Конго имеет право отрешать от престола государя своей страны, и т. д. и т. д.
Злоупотребления неизменно следуют за властью, цинизм — верный спутник безнаказанности. В священнике всегда видели представителя неба, он никогда не был представителем разума. Решения его всегда диктовались гордыней, алчностью, мстительностью и шарлатанством. С тех пор, как утвердилась власть духовенства, божество заботилось только о расширении могущества полое, об увеличении их авторитета и богатства, угрожало супостатам, уничтожало тех, кто осмеливался сопротивляться духовенству. Мало того, милосердие божье пеклось даже об удовольствиях попов: в ряде стран введена была проституция во имя бога. Самые чудовищные мерзости совершались под покровом божества. Люди перестают рассуждать и молча подчиняются всему во имя божье. Религия вавилонян требовала, чтобы каждая женщина раз в жизни отдавалась в храме Астарты. Мистерии язычников часто были просто оргиями сладострастия. Главный жрец в Калькутте имеет привилегию лишать невинности жену государя, являясь при этом заместителем бога. У негров священная змея выбирает среди девушек страны тех, которых желает почтить свои ни объятиями. Повсюду, где священники у власти, их нравы быстро развращаются. У евреев священники, дети Илия, спали с женщинами, которые приходили молить господа у входа в скинию. В Испании и Португалии священники, как известно, развратны сверх всякой меры, и ревнивые мужья не осмеливаются жаловаться на оргии, учиняемые этими духовными пастырями с их женами. У католиков исповедь дает священникам тысячу возможностей развращать женщин.
Итак, если честолюбие королей лишало духовенство внешних признаков власти, у него все же оставалось достаточно власти, чтобы внушать страх самим монархам. Короли должны были дрожать перед людьми, которые могли свергнуть их с престола, вооружить против них народ и свести на нет их начинания. Почти во всех странах мира государи нуждались в союзе с религией, чтобы удержать за собой власть. Обычно народы видели в своих государях только мирян, которым мало пристало повелевать ими, если божество устами своих служителей не утверждало выбор государя. Своими церемониями духовенство санкционировало царскую власть государя и усиливало его авторитет в глазах народов. Обряд коронации, который у некоторых народов считается столь необходимым, является бесспорным признаком зависимости королей от духовенства. Коронование возвещает народу, что божество одобряет и утверждает выбор данного царя. Этот обычай установившийся у евреев, существует у нас до сих пор. Царь эфиопов должен быть принят в духовное сословие, для того чтобы удостоиться короны. Турецкий султан получает от муфта право повелевать мусульманами; муфти опоясывает его кривым палашом. По словам Платона, в Египте первоначально выбирали царя из среды жрецов; впоследствии стали выбирать воина, но он немедленно принимался в сословие жрецов (см. Плутарха «Об Изиде и Озирисе"). Тот же обычай существовал в Персии: цари посвящались в наги. См. Придо (Prideaux). Утверждают, что германский император имеет право исполнять обязанности дьякона, если присутствует на мессе, которую служит папа. Древнеримские императоры принимали титул верховного жреца.
Эти рассуждения выявляют нам действительный источник той власти, которую всегда сохраняет за собой духовное сословие, сохраняет с согласия самих государей. Религия сильнее самой неограниченной власти государей. Последние считают себя обязанными преклонять колени перед полами, смотреть сквозь пальцы на их безобразия, оставлять безнаказанными их преступления, а часто даже предоставлять им власть, роковую для государства (au reste de leurs Etats). Получив в свои руки власть, попы скоро становятся несноснейшими из тиранов.
В странах, где господствует суеверие, священник подозрителен и жесток. Интересы его требуют, чтобы он был бесчеловечным и безжалостным. Он присваивает себе право рыться в чужих мыслях, так как на этом должна основываться его власть. Враг свободы мышления, он не может допускать ее. Двусмысленные речи должны возбуждать его подозрения. Постоянно настороже, он должен немедленно гасить каждый проблеск света, который мог бы разоблачить его обман. Интересы его требуют, чтобы он уничтожал все, что внушает ему подозрение. Вызвать его подозрение — это уже само по себе преступление, заслуживающее смерти. Судопроизводство инквизиции ставит себе задачей исключительно поиски виновных. Отсюда ясно, что оно отличается от гражданских законов, обычно благоприятных для Обвиняемого. Не в меньшей мере оно противоположно естественной справедливости, предпочитающей оправдать виновного, чем наказать невинного. Адский трибунал инквизиции — изобретение папы и католического духовенства, которые были недовольны слабым рвением, проявляемым государями в преследовании врагов церкви.
Сострадание, справедливость, снисходительность вредны для интересов шарлатанов, существование которых, весь их престиж и власть зиждутся на невежестве сограждан. Их политика заставляет их подавлять в себе чувствительность и угрызения совести. Служители гневного бога должны быть страшны, как и он сам. Если священника станут презирать, не замедлит подвергнуться презрению и его идол, и храм божий будет пустовать.
Так поступает духовенство в странах, в которых религиозное отупение народов и ложная и варварская политика государей дают попам право быть судьями в собственном деле. Жизнь каждого гражданина находится здесь ib руках нескольких бессердечных тиранов; вечно настороже, окруженные стаей доносчиков, они часто по одному ничтожному подозрению уничтожают тех, кто внушает им недоверие. С попустительства королей, именуемых отцами народа, эти чудовища в образе человека нагло распоряжаются достоянием, свободой и жизнью граждан, приносят их в жертву своей безопасности.
Служители божьи, которых называют гуманными и человеколюбивыми, правят при помощи тюрем, пыток и костров и распространяют в умах мрачный ужас, который принижает народы, делает их бесчеловечными, убивает в них всякое стремление к просвещению. Да и нужно ли суеверию, чтобы нации были гуманны, прилежны и счастливы, чтобы государства процветали, чтобы царства тленного мира сего пользовались славой и изобилием, которые могут дать им наука, активность и сила? Могут ли интересы неба отступить перед столь презренными целями? Какое дело духовенству до того, что народ беден, голоден и невежественен, если только оно само живет в почете и изобилии?
У священника и тирана — одна и та же политика и одни и те же интересы. Тому и другому нужны лишь тупые и покорные подданные. Они боятся счастья, свободы и процветания народов, предпочитают царствовать с помощью страха, народной беспомощности и нужды. Они чувствуют себя сильными только тогда, когда все кругом удручены и несчастны. И священник и тиран развращены неограниченной властью, цинизмом и безнаказанностью. Тот и другой развращают людей; одному это нужно для того, чтобы царствовать, другому — для того, чтобы отпускать грехи. Оба они вступают в союз, чтобы гасить просвещение, подавлять разум и душить самое желание свободы в сердце человека.
Таковы действительные черты священства, или духовенства, во все века, во всех странах, во всех религиях. Духовенство можно определить как лигу, организованную несколькими лжецами против свободы, счастья и спокойствия человечества. Обман, устрашение, невежество и легковерие—вот что было настоящей опорой его могущества. В некоторых случаях политика его вынуждена была применяться к обстоятельствам и отказываться от своих принципов. Священник был настоящим Протеем. Он то хотел прельстить и поразить народ своей кротостью, умеренностью, бескорыстием, бедностью, воздержанием, отказом от удовольствий и, наконец, — также умерщвлением плоти, аскетизмом. То он изумлял народ мнимыми чудесами, наитиями свыше, своим экстазом, видениями, предсказаниями. То он импонировал народу своим могуществом, роскошью, богатством, пышностью своих обрядов. Но какое лицо ни показывало нам духовенство, план его всегда был ясен, — он заключался в том, чтобы обмануть людей и поработить их. Попы — либо фантазеры, фанатики, люди, обманутые своим собственным воображением; это лишь помогало им втягивать народ в свои кошмары. Либо же они лицемеры и лжецы, в глубине души презирающие своих богов и смеющиеся над наивностью несчастного народа, который они обманывают и обирают. Привычка притворяться сделала их шарлатанами. Собственный интерес заставлял их всегда ненавидеть истину. Безнаказанность воодушевляла их на самые ужасные преступления.
Часто сами необразованные и темные, они подменяли истинную мораль множеством церемоний, искупительных обрядов, догматов и приемов, выгодных только для них. Место действий заняли у них доктрины. Боги, сообщники и пособники их страстей, служили только для того, чтобы покрывать их преступления, освящать их обманы, оправдывать их злодеяния, защищать их от общественного возмездия. Короли и народы сражались за них, защищали их дело и поддерживали их вздорные решения. Они не замечали, что бог, говорящий устами попов, часто противоречил себе, приказывал и одобрял в одно время то, что запрещал и осуждал в другое время. Ненависть, раздоры, преследования и фурии, вызванные из преисподней магической силой служителей божьих, распространились среди народов и изгнали с лица земли любовь, дружбу, справедливость, согласие и мир. К ним можно применить слова Виргилия о гарпиях:
Tiistius baud dllis monstrum nee saeyius illis Pestds et dra deum Stygdis sese extulit undis.
(Чума и гнев богов и чудовище, вышедшее из вод Стикса, не ужаснее их, не свирепее).
В благодарность этим благодетелям человечества ослепленные народы осыпали богатствами и почестями хранителей воли божьей, которые никогда не могли столковаться относительно того, чего же бог требует от людей. Народы урывали от своих крох, отдавали последнее, чтобы платить этим святым людям за их призрачные учения, за их бесполезные молитвы, суеверные жертвоприношения, шаткие воззрения, головоломные тонкости, непреодолимое упрямство и, наконец, за те восстания и беспорядки, которые они возбуждали в государстве.
Измышления духовенства сломили единство государства, народы были подчинены двум законодательствам, совершенно несовместимым. Светская власть государей почти всегда была на ножах с властью богов, а когда обе они вступали в союз между собой, они обрушивались на народ. Мораль сделалась ненадежной, естественная мораль никак не могла согласоваться с моралью бесчеловечных служителей бога на земле. Общественное благо стало игрушкой в руках нескольких дурных граждан, утверждавших, что они получили от неба те богатства, которые им дали народы или которые они исторгли обманом.
Эти неблагодарные люди всячески терзали свою страну. Они — тираны, когда они у власти, мятежники, когда их прижимают; они действуют согласно своим интересам—то вооружают подданных против законной власти, то помогают этой власти, ставшей тиранией, против подданных. Эти святые люди подло поддерживали несправедливость тиранов, льстили им, потворствовали их жадности, готовы были уничтожать их врагов, если только привяжут к себе деспота, укротят для себя этого дикого зверя. Суеверной тирании они все разрешали; на народы надевали тогда узду. Но, как только мудрые монархи хотели урезать власть попов, сдержать их разрушительный фанатизм, ввести их в рамки, зажать их отравленные уста, они тотчас же сеяли смуту в народе и поднимали его на восстание. Мятеж, убийства, яд и измена были местью неба за оскорбления, нанесенные его представителям на земле. Величайшие злодеяния совершались обыкновенно во имя бога и для вящей славы его. Сколько государей пало от ножа убийц из духовного звания! Император Генрих IV был отравлен гостией, освященной одним монахом-доминиканцем. Этот государь имел (Несчастье не понравиться папе Клименту V. Папа Сикст V восхвалял перед кардиналами монаха, убившего французского короля Генриха ЛИ. Барониус утверждает, что папы выполняют двоякие функции: пастырей и убийц. Это — очень старое правило среди жрецов: Самуил собственными руками изрубил в куски царя Агага.
(Во французском издании 1793 г. это примечание дано как «примечание издателя»; однако оно имеется также в английском издании 1768 г.) Верно направленный разум и здравая политика говорят нам, что общество, награждая тех или иных граждан своею любовью, признательностью, привилегиями и прочими наградами, должно руководствоваться исключительно пользой, оказанной ему этими гражданами. Однако польза — всегда понятие относительное. Пока народы будут оставаться во власти суеверия, они будут считать самым полезным делом культ своего бога, самыми полезными людьми — попов, в которых они видят представителей бога на земле, его толкователей и любимцев. Несмотря на все их эксцессы, этих людей будут любить и уважать больше, чем кого-либо другого, их будут осыпать наградами, им будут оказывать самое верное повиновение. Даже преступления их будут встречать одобрение неба; священника никогда не будут отделять от его бога. Суеверный народ никогда не согласится, чтобы светская власть подавляла духовную, будет бояться, что обида, нанесенная последней, повлечет гнев всевышнего. Лишь ценой невероятных усилий и непреклонного мужества государям удавалось привести попов к уму-разуму. Слова иммунитет (неприкосновенность) и божественное право были барьерами, через которые политика никогда не осмеливалась перешагнуть. Иммунитет церкви заключается в том, что она не участвует наравне с прочими гражданами в расходах на государственные нужды и имеет право безнаказанно нарушать общественный порядок. Знаменитый конфликт палы Павла V с Венецианской республикой возгорелся потому, что сенат запретил священникам новые приобретения и хотел наказать монаха, изнасиловавшего и потом убившего одиннадцатилетнюю девочку. У суеверной нации монарх всегда будет лишь первым рабом суеверия и его жрецов; интересы государства должны будут уступать здесь интересам религии нее представителей. Эти последние всегда будут иметь право оставаться бесполезными и даже вредными гражданами, они будут пожинать плоды, а сеять только тернии и колючки. Они будут получать вознаграждение за свою праздность и бесполезность и даже за те смуты, войны и революции, которые они так часто вызывают среди наций.
Доколе же вы, слепые народы, будете кормить, ласкать и отогревать на своей груди неблагодарных детей, терзающих вас? Доколе вы будете жертвами своей слабости и будете терпеть в своем доме людей, которые чужие в государстве, когда речь идет о помощи ему, и хотят быть гражданами только для того, чтобы разорять его и вносить в него смуту? Какую реальную пользу можно ожидать в политической жизни от сословия, существующего за счет общества и ничего не делающего для него? Неужели вы никогда не устанете работать, отдавать свой последний грош и сражаться ради тщеславия, пышности, алчности и упрямства горсти надменных попов, которые в обмен за проливаемую вами свою кровь и за ваши богатства дают вам вот уже столько веков только бессмысленное воспитание, какие-то темные учения, непроницаемые тайны, пустые обряды и молитвы, не принесшие вам до сих пор никаких осязательных результатов? Улучшили ли вашу участь неоднократные жертвоприношения, пламенные обеты, обряды и ритуальные приношения богу от этих мнимых посредников между небом и вами? Уничтожили ли они в ваших странах неурожаи, эпидемии и голод? Уменьшили ли они войны или же, напротив, умножили и сделали более жестокими? Действительно ли бесконечные увещания попов, их хваленая мораль просветили вас относительно ваших обязанностей, сделали ли они вас гуманнее, справедливее, снисходительнее, умнее? Стали ли ваши дети, воспитанные ими, послушнее, признательнее, преданнее? Воспитаны ли они в духе служения родине? Эти почтенные толкователи божества уполномочены обращаться к вашим государям — сделали ли они этих последних более справедливыми, более энергичными, более добродетельными? Провозглашали ли они зачерствелым душам этих государей громовым голосом слова истины? Разбили ли они цепи угнетения, несправедливости, тирании? Увы, эти чтимые вами люди не только далеки от этого, они лишь смущали ваш разум, ослепляли вас, отягощали гнетущее вас ужасное ярмо деспотизма.
ГЛАВА 6.
СОЮЗ ТИРАНИИ И СУЕВЕРИЯ.
Слабость, невежество, порочность и дурной нрав государей обычно не позволяли им обходиться без помощи духовенства. Государи нуждались в духовенстве, для того чтобы вернее тиранить и держать в узде своих подданных, изнемогавших от их произвола и капризов. Без знаний и талантов, бесчувственные в сонной неге своего величия, развращенные лестью, а еще чаще увлекаемые страстями, которым они не научились сопротивляться, государи почти никогда не знали своих обязанностей, не знали необходимых отношений, существующих между ними и подданными, не знали, с помощью каких стимулов можно побудить последних участвовать в государственных делах, не знали интересов, связывавших их с их народами, и тех законов, которые более всего отвечали нуждам последних. Иначе говоря, им почти всегда оставалось неизвестным, в чем состоит истинное могущество государства и истинное величие государя.
Итак, надо было править при помощи предрассудков, поддерживаемых силой. Произвол был единственным законом государей. Неограниченная власть была предметом всех их желаний. Государи сделались злейшими врагами своих народов. В результате им приходилось искать сверхъестественных средств, для того чтобы держать в узде свои народы, не позволять им сопротивляться причиняемому им злу и чтоб погасить в их сердцах стремление к счастью и свободе. Только религия умела совершать подобные чудеса. Только ей дано торжествовать над разумом, подавлять природу и делать народы соучастниками в причиняемом им зле. С помощью религии государи большей частью стали тиранами и полагали, что могут не опасаться отрицательных сторон тирании.
Действительно, опыт показывает нам, что дурные государи обыкновенно были бичами народов, врагами их покоя, разрушителями их благополучия, истинными виновниками их бедствий. Казалось бы, для государств было великим счастьем, что в их среде жили привилегированные, уважаемые самими тиранами граждане, которые могли без опаски говорить истину тиранам, обуздывать их страхом перед всевышним и заступаться за интересы человечества. Казалось бы, эту благородную роль должны были взять на себя именно люди, выдававшие себя за представителей справедливого и сурового бога! Какую любовь заслужили бы они у своих сограждан, и без того уже расположенных в их пользу, если бы захотели служить им оплотом против несправедливости и тирании! Как бы их уважали, если бы вместо того, чтобы заниматься бесполезными фантасмагориями, они энергично проповедовали справедливость, гуманность и мир и поддерживали авторитетом неба права человечества! Кто мог бы тогда упрекнуть их в их власти, привилегиях и богатствах, если бы они пользовались этим для блага общества, для обуздания деспотов, которых не в состоянии остановить ни одна сила в мире! Мудрец охотно простил бы им (священникам) все их заблуждения, сказки и даже обман, если бы они использовали их для устрашения монархов, которые, так сказать, пребывают в вечном детстве вследствие своей неопытности и своего ослепления!
Увы! Духовенство отнюдь не склонно было к подобному образу действий. Оно довольствовалось доставшимися только ему богатством, почетом и независимостью и пользовалось своей божественной властью только для удовлетворения своих страстей. Для этого оно предпочитало более короткий путь — льстить порочности тиранов и заслужить их доверие и расположение. Оно содействовало тиранам в их стремлении подавлять народы, порабощало последние их недостойным государям, презирало народ и постыдно приносило его интересы в жертву безрассудной политике тиранов, их честолюбию и алчности.
Как мы видели, духовенство, лишенное престола, никогда не теряло надежды вновь взойти на него. Оно лишь меняло свое оружие. Пороки, страсти и безумства дурного государя делали священников нужными людьми для него, а суеверие тирана позволяло слугам божьим тиранить самого тирана, они властвовали над ним благодаря его слабости и легковерию. А уже через тирана они могли наверняка быть господами его подданных. Попы курили фимиам власти, низко угодничали перед ней, освящали ее наглые притязания; таким образом они поощряли ее эксцессы, они не только не устрашали тирана угрозами религии, а напротив, обещали ему легкое искупление за преступления, которые могли еще вызвать страх и угрызения совести у необузданного деспота.
Итак, духовенство в собственных интересах осыпало цветами путь тирании, облегчало ее колебания, успокаивало голос ее совести, обеспечивало ее от гнева народного, а народу возвещало, что небо приказывает ему безропотно терпеть гнет. Таким образом духовенство предавало народы деспотам, последние обращались с ними, как с рабами, которых боги создали только для удовлетворения прихотей царей. От имени богов духовенство утверждало несправедливость, разрешало насилие, предписывало народам молчать и страдать. Короче, короли стали «богами на земле, самые несправедливые желания их уважались наравне с волей богов, с повелениями, исходящими от неба.
Деспоты стали покровителями и опорой суеверия. Разумеется, ввиду столь важных заслуг его... Между деспотами и духовенством почти всегда существовало соглашение; они заключали союз против народа, и ничто не могло противостоять их Объединенным усилиям. Дурные правители, тираны, завоеватели, все жестокие и преступные воители, под тяжелой пятой которых изнывала земля, все развратные и изнеженные государи, пороки и безумства которых были истинными причинами несчастий народов, короче — все слабохарактерные и выродившиеся государи, явные виновники бедствий, неурожаев, эпидемий, голодовок и войн, опустошавших их государства, — все они были весьма склонны слушать лесть попов, которые не стесняли их страстей, отпускали все их преступления, успокаивали их душевную тревогу, примиряли их с небом и уверяли народ, что его несчастья посланы богами, между тем как эти несчастья проистекали от жестокого самодурства или бездарности государей.
Итак божеству ставили в вину то, что явно было результатом несправедливой и насильственной власти на земле. Фиаско неразумнейших предприятий и авантюр, неурожаи, являющиеся результатом притеснения земледелия, обезлюдение деревни, как следствие обнищания и бесконечных вымогательств, неудачи, проистекавшие от неопытности и бесталанности, — все это никогда не приписывалось их действительным виновникам. Все это клеветнически приписывалось богам. Эти несчастья были якобы карой небесной. Ослепленные своими религиозными предрассудками, народы не замечали явной причины своих несчастий. Они не видели, что обязаны своими несчастьями неразумным правителям, их безответственному окружению, беспринципным людям, которые вершили судьбы народов. Убежденные в том, что их несчастья ниспосланы гневом всевышнего, народы не видели, что на самом деле эти несчастья исходили только от престола, на котором так часто восседали недостойные люди. Как мы видели, народы в своей наивности доходили до того, что несли покаяние за преступления и безумства своих государей, между тем как единственными виновными были только последние, народы же были только привычными жертвами.
Небо редко изливает свой гнев в продолжение долгого времени на народы, государи которых справедливы, просвещенны и бдительны. Этим государям скоро удается исправить или прекратить несправедливости судьбы. Чем народы несчастнее, а государи извращеннее, тем необходимее становятся жертвы богам, искупление грехов и молитвы. Поэтому попы больше всего заинтересованы в увековечении злостности господ и нужды рабов. Священник счастливее всего тогда, когда народы несчастны.
Поэтому религия и ее служители почти всегда оправдывали злодеяния тирании. Они предпочитали обвинять и чернить богов, чем обижать тиранов. И вот по воле рока народы обычно подчинены были государям недостойным и неспособным сделать свои народы счастливыми; несчастьям не видно было конца, они следовали одно за другим. Таким образом, деспотизм и суеверие питали друг друга; народы, все время изнемогавшие под бременем своих правительств, верили, что небо постоянно гневается на них; их заставляли каяться, они становились суеверными в надежде положить конец своим страданиям, а между тем виновником этих страданий был деспотизм, поддерживаемый суеверием. Гнев богов успокаивался лишь в те очень короткие промежутки времени, когда просвещенные и разумные государи позволяли своим подданным быть счастливыми, давали им передышку. В своем бедственном положении народы обращаются к суевериям, и попы приходят им на помощь хорошо оплачиваемыми общественными молебствиями. Безрезультатность этих пустых молитв еще не открыла глаза народам. Не обетами и молитвами, — говорил Катон, — можно добиться помощи богов, а лишь активностью и бдительностью в своих делах. Если люди ленивы, они тщетно молят богов, последние остаются глухи, гневаются и ненавидят.
Какое воспитание получают обычно те, кто по своему рождению имеет право на престол? Их учат не столько тем действительным обязанностям, которые им придется выполнять, сколько пустым призракам религии. В результате они исполнены предрассудков, беспринципны, лишены здравой морали, не знают своих обязанностей, религиозны, «о не добродетельны. Угрозы, которыми их пугают с детства, являются обычно слабым препятствием для их страстей в зрелом возрасте, когда власть и лесть дают им возможность исполнять все свои капризы. Они и предаются злу, и если их иногда мучат угрызения совести, то скорее из-за легких прегрешений, раздуваемых в их глазах религией, нежели из-за вопиющей несправедливости, из-за преступных упущений и нерадивости, от которых беспрерывно страдают целые нации. В самом деле, в каких преступлениях религия заставляет каяться королей? Это — пороки, вызванные слабостью характера, это — сладострастие, несомненно требующее осуждения, поскольку оно отвращает государя от должного внимания к своему народу, но все же гораздо менее преступное, чем бесполезные войны, ежедневные грабежи, беспрерывные вымогательства, постоянные покушения на свободу и собственность граждан. Государей не учат краснеть и скорбеть о своей пагубной снисходительности к недостойным фаворитам и о тех блестящих злодеяниях, на которые возмутительно расточаются столько жизней и народное богатство. Религия и служители ее не упрекают государей за несправедливые вознаграждения, за безнаказанность приближенных к государю лиц, за несправедливое распределение милостей и наград, которыми государи часто наделяют порок и бездарность, тогда как заслуги и добродетель остаются в тени. Постоянные покушения государей на своих соседей не вменяются им в преступление. Эта ужасная политика, стремящаяся раздавить и захватить чужие владения, эти наглые захваты силой или обманом, которые они горделиво именуют завоеваниями, все это не считают преступлениями. Не считают ими также нарушения договоров и клятвопреступления, бесчестящие государей. А между тем разум осуждает эти преступления, и результаты их пагубны для целых наций. Однако мы видим, что самые благочестивые государи совершают эти преступления без зазрения совести, тогда как нарушение предписаний суеверия, упущение какого-нибудь вздорного обряда вызывают у них угрызения совести.
Духовенство охотно извиняет и прощает государям грехи, влияющие на состояние общества, отпускает их во имя божества, но никак не проявляет той же снисходительности, когда дело коснется его мнимых прав или нарушения обязанностей, сочиненных им самим. Суеверный монарх считает себя безупречным, если не пропустил ни одного из тех глупых обрядов, которые предписывает ему суеверие. Он уверен, что с помощью этих обрядов смоет со своей совести самые тяжкие вины и преступления против разума и морали.
Просвещенные, справедливые и добродетельные государи, серьезно пекущиеся о благосостоянии своих народов, не нуждаются в религии для своего управления и в духовенстве для сдерживания своих подданных, не нуждаются также для успокоения своей совести в том, чтобы народ возносил покаянные молитвы к небу. Они знают, что их важнейший долг — справедливость, что их величайшая слава — это сделать народ счастливым. Уверенные в любви своего народа, они не боятся ненависти богов; руководимые в своих поступках искренним стремлением к общественному благу, они не нуждаются в том, чтобы обманывали людей, которым они доставляют действительное и реальное счастье.
Боги, попы и религиозный дурман полезны и нужны только тем государям, которые не желают или не умеют творить добро. Угнетенных, недовольных и несчастных подданных надо сдерживать при помощи чудес, убаюкивать сказками, чтобы усыпить их и заставить забыть свои страдания. Слабые, невежественные и злые государи, презренные и отвратительные в глазах своих подданных, нуждаются в божественном авторитете, чтобы заставить уважать себя и слушаться. Они обращаются к помощи духовенства, для того чтобы оно одурачивало народ, обманывало его действительным или притворным страхом перед богами. Если государь в довершение к своим порокам к тому же набожен, он старается умилостивить оскорбленное им божество своим раскаянием и надеется, что подкупит и расположит его в свою пользу раболепством, дарами, обрядами и разрушительным религиозным рвением; это более дешевые средства, чем справедливое управление, неусыпные заботы, истинная добродетель.
При беспристрастном рассмотрении мы убеждаемся, что религия была изобретена только для того, чтобы восполнить недостаток просвещения, талантов, добродетели и бдительности у правителей народов. Государи обычно неспособны к выполнению своих возвышенных обязанностей, они плохо знают истинные мотивы человеческого поведения, их оставляют в глубоком неведении своего действительного долга; незнакомые с нищетой и поэтому черствые, ободренные безнаказанностью своих страстей, поддерживаемые во всех своих пороках лестью, развращенные и изнеженные роскошью, вынужденные беспрестанно прибегать к насилию для удовлетворения своих прихотей и насыщения своих алчных царедворцев, государи должны были прибегать к помощи иллюзий, чтобы одурачить и запугать народ, который они не могли и не желали сделать счастливее. Такие государи должны были покупать за почести, богатства и милости союз с духовенством, которое всегда было властелином человеческих страстей. Государям нужно было укрепиться с помощью духовенства, чтобы разгромить разум и уничтожить счастье своих подданных.
Вот почему религия искони считалась самой мощной пружиной политики. Аристотель правильно говорит, что тиран должен выказывать неуклонную приверженность к культу богов и что его усердие к богам устраняет подозрение его в несправедливости. Этому правилу, принятому и Макиавелли, всегда усердно следовали государи, чтобы тем надежнее тиранить свои народы. Самыми несправедливыми короля и вовсе не были наименее набожные из них. Кто был набожно кто был большим другом попов, чем Людовик XI, Карл V, Филипп II, Екатерина Медичи, королева Мария, Людовик XIV и Яков III а между тем эти государи, несомненно, причинили больше всего зла своим народам и своим соседям. Я полагаю, что, в общем, самым великим и страшным бичом народов является невежественный и набожный деспот. В согласии с духовенством они подавляли свободу своих подданных и устанавливали свою произвольную власть на развалинах общественного благополучия. Абсолютная власть, то есть возможность тиранизировать своих подданных, была наградой государям за их трусливую угодливость попам, за их постыдное лицемерие и малодушное ханжество.
Да, повторяю, только религии люди обязаны тем, что по всей земле царит отвратительный деспотизм, являющийся предметом устремлений всех государей мирт. Магометанин — раб, потому что считает своих царей богами. Испанец, индеец, француз, сиамец, африканец и русский — рабы, потому что верят, что их государи правят ими на основании божественного права. Англичане тоже оставались бы еще рабами, если бы не сбросили иго этого постыдного предрассудка.
Всякое рабство цепко держится. Люди, привыкши: молоть вздор о богах, дрожать перед их плеткой и слепо повиноваться им, уже ни о чем не рассуждают. Убежденные, что боги — ревнивые, злые и жестокие существа, которым позволяется быть несправедливыми, они уверены, что и короли их пользуются такими же прерогативами. Первыми законодателями или царями были, как мы видели, жрецы, посланцы божества, его представители на земле. Когда светская власть была вырвана из рук этих царей-жрецов или их преемников и перешла к светским государям, последние увидели, что народы уже давно привыкли к неограниченной власти и слепому повиновению. И вот эти цари продолжали царствовать при помощи тех же принципов, что и жрецы, и пользовались, как и те, неограниченной властью. Эти цари скоро заметили, что для того, чтобы безнаказанно угнетать народы, они нуждаются в могущественном орудии религии и установленных взглядов, фактическими хранителями которых всегда были попы. Последние, владел умами легковерных народов, утвердили авторитет монархов на том же основании, что и свой. Они окружили государей ореолом божественного величия, объявили их представителями и подобиями божества, сделали их земными богами и бросили народы к их стопам. Тогда как народы согласились повиноваться государям в интересах общества, попы сумели убедить людей, что государи — существа особой, высшей породы, излюбленные небом, просвещенные им и получившие свою власть от самого бога; попы уверили людей, что государи отвечают за свои действия только перед богом, и что их приказы, так же как и священников, должны встречать безусловное повиновение.
Итак, с помощью суеверия каждый монарх стал богом; простертый перед ним его народ стал нулем. Одному суждено править, другому — беспрекословно повиноваться его непогрешимым приказаниям. Воображение человека создало богов по образу неограниченных и часто безрассудных королей, религия же создала земных королей по образу своих богов. Обожествленные монархи сделались деспотами на манер богов, стали похожи на те существа, которые они должны были представлять на земле. Власть и безнаказанность развратили их; их страсти и прихоти не встречали никогда отпора, разум, подавленный духовной и государственной властью, не осмеливался возвысить свой голос. Свобода была изгнана, традиция, установленные взгляды заняли место истины, политика находилась под влиянием религиозных заблуждений, народы, жертва своих суеверий, изнывали под бременем своих несчастий и считали себя обязанными терпеть их и не роптать. Народы безустанно обращались к небу с горячими обетами, чтобы умилостивить богов за преступления, совершенные обнаглевшими представителями божества на земле. А эти представители пользовались властью, которую религия делала нерушимой и священной, и, довольные этим, обходились без талантов и добродетелей, необходимых для управления, не считали нужным приобретать их. Народы стали игрушкой их прихотей и прихотей их фаворитов, управлявших вместо них.
Таковы были и всегда будут результаты жестокого союза между тиранией и суеверием. Оба эти бича соединились, для того чтобы сделать народы слепыми и несчастными. Тирания и суеверие одинаково правят с помощью страх а, невежества и установленных взгляде в; он и — заклятые враги человеческого разума и истины и поддерживают друг друга. Суеверие вводит в заблуждение умы, ослепляет их, тирания надевает на них ярмо и повергает в прах. Суеверие оправдывает безобразия тирании и заставляет народы каяться в преступлениях, которые оно разрешает ей. Оно рассматривает этот мир мак переходную стадию, на которой народы обречены на страдания, для того чтобы тирания могла дать волю своим разрушениям. Короче говоря, картина следующая: повсюду попы запугивают народ и обезоруживают его, для того чтобы деспот мог безнаказанно грабить его. Император Юстиниан первый ввел инквизицию против еретиков, для того чтобы присвоить в свою пользу их имущество (см. Procopid last, arcana). Фердинанд V, король Арагонский, учредил в 1484 г. трибунал инквизиции в Испании, Сицилии и Сардинии, чтобы иметь предлог захватить имущество мавров и евреев я не казаться при этом тираном. Святой человек!..
Если бы короли не стремились постоянно вредить своим подданным, грабить и порабощать их, им не надобно было бы всегда вступать в союз с лжецами и шарлатанами и делить с ними государственную власть и награбленное народное достояние. Но когда государь не знает своих истинных интересов, когда он предается неге и ни разу не подумает о своем долге, когда он опьянен лестью и не встречает противоречия своим страстям, когда никто не внушил ему сознание своего долга перед подданными и никто не научил его искусству управления государством, когда он видит свой интерес в том, чтобы угнетать тех, кто любит свободу, — тогда он волей-неволей вынужден погружать свой народ в тьму невежества, закреплять его предрассудки и прибегать к фантомам, которые заблуждение внедрило в народное воображение; эти фантомы должны одурачить народ, запугать его, сделать его соучастником в том зле, которое ему причиняют, и воспрепятствовать тому, чтобы он восстал против угнетающей его власти. Религия, повторяю, как бы создана для того, чтобы освободить государей от необходимости учиться искусству государственного управления. Достаточно было объявить, что государи находятся под покровительством божества, и несчастные народы проникаются благоговением к своим угнетателям. Конечно, легче обманывать людей, чем обладать талантами и бдительностью, необходимыми для того, чтобы сделать их счастливыми. Деспотизм — самый легкий из всех образов правления. Для того, чтобы править по законам справедливости, требуются заботы, просвещение, добродетели; для того, чтобы править по своему произволу, нужно только, чтобы государь был силен, а народ невежественен.
Ясно, почему суеверие, столь благоприятное для притязаний и бездарности государей, всегда пользовалось их любовью и покровительством, причем многие государи даже становились гонителями и палачами части своих преданных подданных и подлыми орудиями мести своих попов. Разумеется, в интересах легковерных, честолюбивых, жадных государей было поддерживать религию, которая давала им право быть тиранами и защищала их от последствий тирании. Их ничтожный ум, их трусливые и жестокие души, их постоянное опьянение не позволяли им увидеть, что деспотизм — это ястреб, который сам себя терзает и в конце концов всегда погибает от наносимых себе ран. У них нехватает прозорливости, чтобы читать в будущем последствия их минутных страстей. Они не видели, что огромная власть, предоставленная им суеверием, только временно давала им пагубное преимущество властвовать над недовольными и несчастными каторжниками, которых то же суеверие может в любой момент расковать и поднять против них. Они не понимали, что суеверный народ, когда переполнится чаша его терпения, часто становится диким зверем и готов ринуться по зову фанатика-священника на сурового поводыря, держащего его на цепи и вызвавшего его ярость. Эти неразумные политики не видели, что всюду, где власть в руках священника, государь является лишь первым подданным его, его телохранителем и исполнителем его постановлений. Они не видели, что народы подчинены государственной (В тексте: a I'autonite civile — «гражданской власти».) власти лишь постольку, поскольку она подчинена власти духовной, не видели, что благосостояние государства и самые важнейшие интересы его подчинены принципам духовенства и религии, что злоупотреблениям уже невозможно положить предел, так как они сделались священными, не видели, что религиозный и политический деспотизм лишает народы разума, добродетели, науки, энергии, активности, промышленности и что под властью суеверия все впадает в бессилие, уныние и нищету. В суеверной стране могущественен и уважаем только священник. В стране, подчиненной разбойническому деспотизму, тиран пользуется лишь той властью, которую оставляет ему священник. Союз их подавляет народ и лишает его средств к существованию; разрыв между ними всегда кончается роковым образом для деспота.
Чем больше религия унижает человека, тем больше годится она для подданных тирана. Для того чтобы государь мог безнаказанно тиранить свой народ, он должен править через попов и связать свои интересы с ними. Как известно, на нашем острове высшее духовенство всегда было «а стороне короны и ее чрезмерных требований. Высокая церковь почта всегда проповедовала доктрину пассивного повиновения, непротивления, божественного права королей. Наши Оксфордский и Кембриджский университеты всегда принадлежали к партии Стюартов. Пожалуй, Якова II не прогнали бы, если бы он не оскорбил епископов. Но духовенство we признает божественного права королей, когда они дают ему отведать результаты его на собственной шкуре. Тогда оно подымает вой, потому что получили по заслугам.
(Нет справедливее того закона, что роющий яму другому сам в нее попадает). Деспотизм — продукт суеверия, но оно же и разрушает его, как только деспотизм отказывается от его руководства. Только в результате полной деградации человечества, позорного одичания, абсолютного отказа от природы и здравого смысла человек, который по существу стремится к счастью, мог согласиться терпеть угнетение, мог терпеть, чтобы из его рук вырывали плоды его труда, мог допустить, чтобы такие же люди, как он, распоряжались его жизнью, имуществом, свободой, личностью без всякой пользы для него. Только религия могла добиться такого чуда. Грозные сказки о ее жестоких божествах уверили человека, что в этом мире счастье не для него и что провидение сулило ему страдания. Под влиянием страхов, рисуемых ему попами, он не решался трудиться над своим благополучием и отказался даже от мысли сопротивляться причиняемому ему злу. Туманные надежды, которыми пичкали его воображение, заставили его забыть его настоящие невзгоды; ему обещали в будущем награды, которые должны были сторицей возместить его за его страдания. Воспитание с детства приучило его носить ярмо, привычка сделала для него это ярмо необходимым, тирания заставила его носить его всю жизнь, невежество не давало ему познать чувство собственного достоинства и критиковать права тех, которые попирали его ногами. Таким образом суеверие повсюду сделало человека рабом богов и людей. Деспотизм — пагубный дар земле от неба. Он был ящиком Пандоры, из которого вышли войны, голод и преступления, которые опустошают нашу печальную обитель.
ГЛАВА 7.
О РАЗВРАЩЕНИИ НРАВОВ И О ПРЕДРАССУДКАХ, ВВОДИМЫХ ДЕСПОТИЗМОМ И СУЕВЕРИЕМ.
Итак, если только хватит у нас храбрости добраться до истинных истоков вещей, мы найдем, что суеверие, то есть священные заблуждения человечества, является единственной причиной угнетающих его моральных несчастий, притесняющих его плохих правительств, изводящих его страстей, раздирающей его ненависти и, наконец, также развращенности нравов, ставшей почти неизлечимой, так как люди всегда ошибались относительно средств борьбы с ней. Исправить человеческие нравы, сделать их мудрыми невозможно без смены правительств. Эти извращенные правительства покоятся на представлениях, которые религия с детства прививает людям; привычка вскореняет эти представления в умы, пример других людей подтверждает и усиливает их, предрассудок делает их Священными и нерушимыми, насилие поддерживает их и делает их необходимыми. Итак, чтобы повести людей к счастью, надо раскрыть им глаза на религиозные заблуждения, которые столь явным образом влияют на политическую жизнь. Постепенно распространяясь, истина освободит людей от их предрассудков; правильно понятые интересы человечества заставят исчезнуть вражду и фанатизм, лишь нарушающие общественное спокойствие; мораль, правилам которой не будет противоречить пример злых богов и государей-выродков, возвратит людей к добродетели, без которой государства не могут быть ни счастливы, ни могущественны.
Человек, как уже говорилось выше, создал своего бога по собственному образу и подобию. Но это человекоподобное существо не было подчинено, подобно человеку, какому-либо долгу; оно ни в ком не нуждалось, поэтому не имело обязанностей, у него не было других законов кроме закона своей воли. Оно всегда могло добиться повиновения, благодеяния его принимались как милости, ему подчинялись из страха перед совершенно незаслуженными несчастьями, которые считали исходящими от него. Но, даже боясь его, пытались любить его, несмотря на его несправедливость; ни у кого нехватало мужества поставить ее ему в вину. Религия, которая, можно сказать, опрокидывает все человеческие представления, никогда не позволяла, чтобы к ее принципам подходили с обычным мерилом. В своем ослеплении люди оправдывали в своем боге то, что разум заставляет их осуждать в себе подобных. Гигантские пропорции этого бога или, вернее, этого обожествленного человека отдаляли его от всех существ человеческого рода. Однако, как и человек, он обладал интересами, страстями, фантазиями и пороками. Но всемогущество его давало ему привилегию всегда удовлетворять их. Ему не надо было соблюдать меру и приличия по отношению к своим созданиям. Хотя он сотворил их для того, чтобы они воздавали ему почет, они не необходимы для его счастья. Хотя они на каждом шагу оскорбляли его, они не могли препятствовать его намерениям. Несмотря на его формальные обещания, они не имели права ничего требовать от него. Жаловаться на посылаемые богом незаслуженные не счастья было преступлением. Подчинять божество каким-либо правилам, ограничивать его власть, жаловаться на его капризы, требовать от него разума — все это считалось бунтом, оскорблением божественного величества, величайшим из злодеяний. Итак на одной стороне было всемогущество, на другой — слабость, подчинение, унижение; люди всем обязаны богу, он же не обязан им ничем, они связаны, он свободен.
Этот бог, столь далекий от морали, должен был, однако, служить образцом для королей, являвшихся его представителями и подобием на земле. Они независимы, как и он, общество обязано им всем, они же ничем не обязаны обществу. Итак, горсть привилегированных людей получила в силу божественного права власть быть несправедливыми и повелевать другими людьми. Последние верят, что должны отказаться а пользу своих господ от собственного счастья, должны работать только на них, сражаться и погибать в их войнах. Они верят, что должны безусловно подчиняться желаниям самых сумасбродных и вредных царей, которых небо послало им в гневе своем.
Вследствие этих ложных представлений искусство управления свелось к искусству извлекать выгоды из заблуждения и дурмана, в которые ввергло народы суеверие. Политика стала только искусством сдерживать народы, хотя бы даже с помощью тирании, и приносить их в жертву самым ложным интересам. В каждом государстве правительство являлось лишь союзом государя и горсти фаворитов, заключенным с целью обмана и грабежа всех прочих граждан.
Монархи, вооруженные общественной властью, были везде единственными источниками милостей, неограниченными хозяевами благ, которых жаждут люди. Только монархи могли порождать желания в людях, только они могли удовлетворять эти желания. Они породили в сердцах своих подданных множество страстей, например честолюбие, или стремление к почестям, алчность, или жажду богатства, страсть к роскоши и великолепию, тщеславие и все те безумства, которые возникают из зависти, то есть сравнения своего положения с положением другого, кажущегося более счастливым. Роскошь, причиняющая гибель государствам и попирающая все добродетели, берет свое начало от развращенных дворов, из которых каждый желает задавать тон. В деспотических странах больше роскоши, чем в странах республиканских, у которых одним идолом меньше. Мильтон правильно заметил, что денег, расходуемых на излишнюю роскошь в монархии, обычно хватило бы на насущные расходы республики.
Таким образом, интересы граждан разделились. Каждый становился соперником и врагом других. Угодить монарху являлось высшим счастьем, пределом желаний всех тех, кто имел доступ ко двору. Бессильная злоба, страх и отчаяние терзали тех, кто не мог приблизиться к особе монарха. Таким образом, государь, единственный источник милостей, развращал общество и разделял его, чтобы властвовать. Нация была доведена до ничтожества; собственное неразумие сделало ее неспособной ограждать свою безопасность, сопротивляться причиняемому ей злу и вознаграждать за оказываемые ей услуги; сами граждане забыли ее, игнорировали и не признавали. В каждой стране одно центральное лицо зажигало все страсти, приводило их в действие для своей личной выгоды и награждало тех, кого считало наиболее полезным для своих целей.
Воля монарха заняла место разума. Прихоть монарха стала законом, милость его стала мерилом уважения, чести, общественного почета. Воля монарха определяла право и преступление, справедливость и несправедливость. Воровство перестало быть преступлением, если было дозволено монархом. Угнетение становилось законным, если совершалось от его имени. Налоги шли только на безумные траты монарха и на утоление аппетитов его ненасытных царедворцев. Государь вторгается в право собственности, заявляет, что все принадлежит ему. Свобода запрещена, так как стесняла его распущенность. Подданные скоро доверили, что все разрешенное государем достойно и похвально. Идея справедливости угасла во всех душах. Граждане рукоплескали собственному унижению и разорению. Служба государю отождествлялась со служением отчизне; воин считал себя полезным своей стране, держа ее под ярмом и заставляя склонять выю по прихоти своего господина. Наши ревностные патриоты были вполне правы, энергично выступив против постоянных армий. В монархиях (в английском издании 1768 г. это слово опущено и вместо него сказано: «всюду" солдаты — враги своей родины и телохранители тирана; последний предпочитает их остальным гражданам, так как солдаты помогают ему поработить их). В деспотических странах с военным правительством военные являются заслуженнейшими людьми в государстве, и дворянство становится для государя рассадником рабов, готовых для него на все. Граждане действительно благородные могут быть только в свободной стране. Взяточник объявлял себя крайне необходимым человеком. Судью, приговоры которого диктовались положением и влиянием обвиняемого, не считали обесчещенным. Представитель нации продавал ее за деньги и торговал ею, как своей собственностью. Министр уважался смотря по тому, какие средства найдены были им для того, чтобы увеличить власть государя и разорение государства.
Так государи, обоготворенные религией и развращенные попами, в свою очередь развращали души своих подданных, вносили среди них борьбу интересов (les diviserent d'interets), уничтожали существовавшие между ними отношения, делали людей врагами друг другу и убивали в них нравственность. Государи, пробудив во всех душах горячие желания, которые только они одни могли удовлетворить, предоставляли благосостояние, богатство, чины и удовольствия исключительно тем, кто сумел войти у них в милость. А милости их можно было добиться, только служа их страстям и льстя их порокам, сгибая общество в три погибели перед их произволом. Суровость закона существовала, таким образом, только для жалкого народа; вельможи, фавориты, богачи, счастливцы не подлежали его строгому суду. Все мечтали только о чине, власти, титуле, сане и должности. Все пути к этим благам считались законными и честными. Каждый стремился быть изъятым из-под гнета, для того, чтобы угнетать других. Каждый желал получить возможность безнаказанно творить зло.
Таким образом, граждане всюду разделились на два класса. Один, гораздо менее многочисленный, угнетал; другой, в который вошли широкие массы, был угнетаем. Наглость, гордость, пышность, роскошь, удовольствия были уделом одного класса; труд, презрение, нужда, голод и слезы — участью другого. Один класс пользовался привилегией грабить, оскорблять и притеснять несчастных; другой не имел даже права жаловаться и обязан был молча переносить кровные обиды. Петроний правильно замечает: (Сколько людей вы ни увидите в этом городе, знайте, что они разделены на две части; ибо одни занимаются тети, что гоняются за наследством других. Вы увидите словно зачумленные лагери, в которых лет ничего кроме трупов, раздираемых воронами).
Привыкши трепетать перед божеством, народы дрожали не только перед государями, «о и перед всеми власть имущими. Высокое положение, влияние — все свелось к возможностям угнетать и вредить. Авторитет занял место разума и добродетели. Все стали завидовать тем привилегированным гражданам, которым поручено было распределение монарших милостей; эти люди были также теми каналами, через которые монарший гнев обрушивался на головы несчастливцев. Вельможи добивались своего положения главным образом при помощи подлостей, пороков и преступлений; люди низкого происхождения подражали им, приносили им в жертву свою совесть, унижались перед ними, становились соучастниками и агентами их в их вымогательствах и низостях. Таким образом, мало-помалу в жизни нации исчезли честь, достоинство и добропорядочность. Монарха окружал развращенный двор, который постепенно заражал своим ядом и простой народ. Добродетель стала уделом лишь немногих людей, слишком гордых для того, чтобы пресмыкаться перед всесильным пороком, немногих честных граждан, лишенных честолюбия, довольных своей судьбой, не добивающихся почестей, а презирающих сильных мира сего, — к тому же, они и не могли бы ничего добиться от последних. В тиранических, продажных и развращенных странах заслуга не может вести к достатку и благам. Это морально и физически невозможно. Заслуга ведет здесь к замкнутости. Добродетель возвышает душу, она не в состоянии пресмыкаться, покупать уважение, подличать перед пороком ή бездарностью.
Необходимым следствием распущенности и развращенности государей было то, что внутренняя политика была в полном загоне и лишь растравляла язвы наций. Законодательство, зависящее от порочного двора, должно было лишь связывать свободу граждан; правосудие стало искусством сеять раздор среди граждан с помощью путанных и ложных понятий о справедливости. Награды получались только интриганами; наказания сообразовались с интересами сильных мира сего. Короче говоря, вместо того» чтобы обеспечить счастье всех, законы служили только для защиты богачей и вельмож от покушений со стороны бедняков и серых людей, которых тирания стремилась всегда держать в унижении и нищете. Земледелие находилось в пренебрежении, притеснения заставляли хлебороба бросать свою пашню, провинции обезлюдели. Алчное правительство чинило препятствия торговле. Наконец, вместо того, чтобы стараться удовлетворить народ и блюсти добрые нравы, деспотизм всегда держал под подозрением своих собственных подданных; он наводнил страну доносчиками, шпионами, предателями; они должны были успокоить страх государей, министров и вельмож, которые понимали, что их поведение должно вызывать ненависть и ропот народа.
Внешняя политика была не менее неразумной. Несправедливые к своим подданным государи были столь же несправедливы в своих отношениях между собой. Они ревновали друг друга к своим успехам. Народы то и дело втягивались в войну из-за распрей, совершенно не интересовавших их. Казалось, народы существуют на земле только для взаимного истребления. Повсюду и непрерывно происходили жестокие битвы между народами; последние враждовали между собой, хотя не знали из-за чего. Народы гибли от ударов, которые они сами наносили друг другу, от бесполезных ран, наносимых им произволом и тщеславием их неспокойных и надменных повелителей. Нации полагали свою силу и величие в том, что отдавали в руки своих государей большие богатства для того, чтобы государи имели возможность развращать и порабощать их же.
Пусть же люди не ищут более в грехах отцов причину упадка нравов и распространенности своих несчастий. Религиозный кошмар — вот главный виновник их; это он повлек за собой развращенность и открыл ворота всем бедам человечества, Познание бога сыграло роль запретного плода для человечества; ложе-лае вкусить от этого плода, человечество погубило себя.
Оттого, что боги были сотворены по образу самых злых людей, оттого, что царей принимали за подобия этих богов, оттого, что царям дали власть, столь же неограниченную, как власть богов, оттого, что царей сделали абсолютными владыками над желаниями и страстями народов, — вот отчего исчезли с лица земли добрые нравы и счастье людей. Эти обожествленные государи наводнили общество предателями, честолюбцами, корыстолюбцами, завистниками, врагами отчизны; для этих людей нипочем ни разум, ни мораль, потому что все заставляет их быть дурными или отказаться от того, в чем они в силу предрассудков видят свое счастье.
Таковы следствия заблуждения, видевшего в богах — царей, а в царях — богов, воле которых нельзя перечить и власть которых народы не имеют права ограничить. Повсюду добрые нравы и счастье подданных находятся в руках государей. Нравы государей и подданных будут добропорядочными, а государства — цветущими и счастливыми только тогда, когда государи вынуждены будут согласовать свои желания с непреложными законами природы, с справедливостью и разумом, а не с теми неразумными образцами, которые невежество и ложь поместили на небеса.
Государи получили свою власть либо от бога, либо от людей. Если они получили ее от бога, она должна быть неограниченной или же во всяком случае ограничить ее имеют право только священники. Если их власть неограниченна, она неизбежно должна развратить их сердце и ум. Люди часто действуют исключительно из слепых интересов; какие же мотивы делать добро могут быть у независимых существ, которым нечего бояться людей и нечего надеяться на них, у существ, которые презирают суждения людей и нечувствительны к их любви, у существ, которые также бесчувственны и непривычны к добродетели? Если же государи получили свою власть от людей, они пользуются ею только под условием сделать людей счастливыми; в случае, если государи не исполняют своего обязательства, людей нельзя заставлять выполнять их обязательства.
Все заблуждения соприкасаются между собой, одни рождают другие. И если мы доберемся до их источника, мы увидим, что они всегда исходят из религиозных предрассудков человечества; все наши политические предрассудки берут начало от суеверия. С того момента, как наши представления о богах и государях, их представителях на земле, оказались ложными, вся система наших воззрений — лишь одна сплошная цепь предрассудков. В самом деле, на чем основываются у нас чувства уважения, благоговения и привязанности к чинам, высокому положению, знатности, титулам и почестям, ко всем тем отличиям, которые правительство жалует обычно только после хлопот и просьб, интриг, низости и предательства некоторых граждан, более ловких, хитрых или злостных, чем другие? Почти в каждой стране монаршья милость, интересы и предрассудки двора являются единственным критерием, по которому расценивают людей. Человека никогда не уважают за его достоинства; таланты, личные заслуги, добродетели, действительные услуги, оказанные государству, не принимаются в расчет. О людях судят, их уважают только по тому месту, которое данный человек занимает у своего государя, по тому мнению, которое имеет о нем государь, по тем низким услугам, которые этот человек оказывает своему монарху. Сколько возмутительных явлений происходит в результате этих прискорбных предрассудков! Высокое положение свелось благодаря им к возможности безнаказанно творить насилия, угнетать беззащитных и невинных людей. Титулы, должности, почести являются лишь почетным плащом, прикрывающим и украшающим невежество и бездарность в глазах одураченного народа. Случайность рождения, так называемое благородное происхождение некоторых граждан заменяют им таланты и добродетели, доставляют им почести, отличия и привилегии в ущерб их униженным согражданам; предрассудок и пристрастие государя часто дают этим людям право творить насилия, становиться над законом, угнетать и презирать себе подобных, а эти последние считают себя сделанными из худшего теста, чем эти спесивцы, на которых в странах религиозного безумия смотрят как на полубогов. В некоторых странах Европы расстояние между дворянином и разночинцем, между благородным и буржуа так же велико, как между человеком и собакой. В Польше, Германии и т. д. сеньоры являются собственниками не только имущества, но даже личности своих вассалов. В деспотических странах придворные и вельможи — своего рода попы, с презрением отталкивающие человека из народа от своего идола. Так же, как и попы, они требуют приносить им в жертву природу и разум. Каждый человек низкого происхождения, осмеливающийся выступать против них с требованием справедливости и гуманности, кажется им наглецом.
Лесть духовенства и религиозные воззрения развратили государей и внушили народам ложные представления, следствия которых ускользали от их понимания. Народы находили великое, достойное уважения и почитания только в том, на что указывали им их государи. Они преклонялись перед тупостью, невежеством и даже перед пороком, если этого требовал предрассудок. Если бы нации, столь униженные в собственных глазах, способны были обратиться к разуму, они, конечно, увидели бы, что только их воля может предоставлять кому-либо высшую власть. Они увидели бы, что те земные боги, перед которыми они падают ниц, в сущности просто люди, которым они же, народы, поручили вести их к счастью, причем эти люди стали, однако, бандитами, врагами и узурпаторами, злоупотребили властью против народа, давшего им в руки эту власть.
Уже при первом размышлении народы должны были бы понять, что правительство учреждено для их благосостояния и спокойствия, что цари созданы для народов, а не народы для царей. Неужели народы никогда не поймут, что бесполезные войны, что роковые победы, купленные ценой их крови и достояния, всегда будут служить лишь к тому, чтобы увековечить их бедствия, истощать их средства, разорять (их? Неужели они никогда не поймут, что земля достаточно велика, чтобы прокормить и содержать своих сынов и сделать их счастливыми, даже более велика, чем нужно для этого, и что честолюбивые государи стремятся к расширению своих владений, нисколько не заботясь о счастьи народов, которыми они управляют? Какую пользу, в самом деле, приносят эти постоянные войны, которые делают: нашу планету местом сплошной бойни, логовищем диких зверей, занимающихся истреблением друг друга? Нации одна за другой стираются с лица земли в результате безумия государей, которые натравливают их друг на друга; народы погибают от ужасных ран, наносимых ими друг другу. Какие плоды пожинают нации в столь короткие промежутки между войнами? В эти промежутки едва успевают зарубцеваться их раны. Достаточная ли гарантия для народов те коварные мирные договоры, которые обман и честолюбие в любой момент готовы нарушить? Когда же, наконец, народам надоест быть игрушкой гнусной политики, которая на каждом шагу приносит их в жертву тщеславным интересам нескольких государей, несправедливых и недобросовестных, никогда и не помышлявших о счастьи своих подданных и делающих весь мир ареной своих необузданных страстей? Неужели народы никогда не освободятся от своих религиозных и политических предрассудков, от религиозного дурмана, которые держат их в цепях еще крепче, чем сила? Неужели народы, в свою очередь, не свяжут руки этим монархам-страшилищам и не помешают им приносить вред? Неужели народы в продолжение целых веков обязаны будут страдать от мимолетных и диких фантазий своих безрассудных правителей и их недостойных слуг, неужели они все еще будут замаливать грехи своих государей и умилостивлять небо за преступления, к которым их воля не причастна? Наконец, неужели они никогда не опомнятся от унижающих предрассудков, отдающих их жизнь, свободу и имущество в руки обожествленных людей и утверждающих, что всевышний сотворил все народы земли только для удовлетворения гордыни, тщеславия я пышности кучки государей, ставших бичами всего остального человечества?
Бели бы сами государи запрашивали природу и свои истинные интересы, если бы они очнулись от опьянения, в которое приводит их фимиам, воскуриваемый им служителями суеверия, разум показал бы им, что они — люди, подчиненные великому целому, которым они управляют, что они заинтересованы в благе этого целого, что народы поручили им действовать для их, народов, счастья и безопасности, блюсти их нужды, объединять их силы и что государи почитаются и награждаются по этим заслугам и теряют все свои права, если не выполняют своих обязательств. Они узнали бы, что являются служителями и руководителями народов, а не подобием божества. Они поняли бы, что власть, основанная на согласии народов, на их привязанности, на их настоящих интересах, гораздо прочнее власти, опирающейся на иллюзорные притязания. Они нашли бы, что истинная слава состоит в том, чтобы сделать людей счастливыми, истинное могущество — в том, чтобы объединять их желания и интересы, истинное величие — в деятельности, таланте и добродетели. Все показало бы им, что справедливость, это — барьер, одинаково защищающий подданного и государя; что согласно этой справедливости люди должны быть свободны, но не распущены; что только свобода может воспитать благородных граждан, что истина делает их разумными, воспитание — добродетельными, что закон должен предупреждать преступления, что награды должны помочь выявлять таланты, что король могущественен только тогда, когда стоит во главе благородного и удовлетворенного народа.
Наконец, если бы государи вместо того, чтобы спрашивать попов, которые их обманывают, обращались к своему разуму, они поняли бы: для того, чтобы родина была дорога своим сынам, она должна доставлять им счастье; для того, чтобы государя уважали, он должен быть полезным и справедливым; для того, чтобы власть любили, она должна быть благодетельной.
ГЛАВА 8.
О РЕЛИГИОЗНЫХ ВОЙНАХ И ПРЕСЛЕДОВАНИЯХ.
Суеверия всегда служат только для того, чтобы развращать государей и делать из них подозрительных тиранов и ревностных защитников веры. Слуги суеверия воспитывали рабов для тиранов, это было их единственной задачей, и в благодарность за это тираны отдавали им на заклание всех тех, кто отказывался склонить голову перед суеверием. Почти всюду духовенство вводило свои догматы с помощью светской власти, силой оружия и проводило свои решения с помощью насилия, проскрипций, резни и костров.
Независимо от интересов, связывающих деспота со священником, мы находим в самой религии семена того дикого фанатизма, который так часто является ее детищем. Всякая религия, построенная на боге, столь ревностном к своим правам, что его оскорбляют действия и помыслы людей, на боге мстительном и требующем, чтобы защищали его дело, такая религия неизбежно делает своих последователей несправедливыми, неспокойными, жестокими, злыми из принципа и неумолимыми по своему долгу. Она неизбежно порождает смуты, так как земля заполнена фантазерами, которые никогда не столкуются в своих взглядах на божество. Она должна звать народы на бой, когда этого «требуют интересы неба». Но боги всегда говорят со смертными только через своих посредников, а те вкладывают в уста богов только то, что соответствует их собственным интересам, всегда прямо противоположным интересам общества. Темный народ всегда будет смешивать священника с богом. Жертва своей слепой веры в попов, он будет повиноваться им, не рассуждая, и ринется сломя голову против их врагов, даже не спрашивая о причине спора (да, впрочем, он и не в состоянии был бы понять ее). Он, не колеблясь, будет резать и убивать, пойдет также на смерть за дело, о котором ему ничего неизвестно. Для него достаточно, что в этом деле замешаны интересы его бога; это питает его ярость. Зная, что этот бог всемогущ и что ему все позволено, он и сам даст полную волю своей дикости и лютости, будет считать их вполне законным проявлением ревности к своему богу.
Вот почему религиозные войны — самые жестокие из всех войн. Как только раздастся клич религии, мрачный ужас, смутная тревога овладевают умами, люди в угрюмом молчании слушают священника или озаренного. Из всех человеческих страстей страх — самая заразительная. Страх перед богом, не будучи сосредоточен на чем-либо реальном, все растет и ширится, каждый охвачен этим беспричинным страхом, каждый усугубляет страх соседа и свой собственный, на всех лицах печать тревоги и оцепенения, и в то время, как пророк обращается к разгоряченному воображению толпы, фанатик уже точит свой кинжал или нож.
Если к этому присоединяются еще общественные несчастья и общее недовольство, народ до дна выпивает яд фанатизма. Взвинченные проповедью священника, слушатели немедленно отправляются громить тех, на кого он обрушился в своем гневе. В суеверной стране духовенство всегда может нарушить спокойствие государства и возбудить народные страсти против воображаемых врагов своего бога. Государи, подданные которых несчастны, должны дрожать от страха каждый раз, когда священник всходит на трибуну, чтобы произнести свою пламенную речь. Он может отсюда поколебать их троны и дать народу сигнал к восстанию.
В войнах политического характера интерес и воодушевление бойцов гораздо слабее, чем в религиозных войнах. В последних каждый воин считает себя лично заинтересованным. Он сражается за своего бога, который присутствует на поле битвы. Бог покарает его, если он проявит малодушие и не будет драться с усердием, подобающим по отношению к царю небесному, от которого зависит его вечное блаженство. Под властью этого могучего дурмана отец не узнает своего сына, тот не узнает своего родителя, брат убивает брата, сосед соседа. Каждый воин здесь — личный враг своего противника. Каждый верит, что заслужит отпущение всех своих преступлений и вечные награды по мере проявленной им жестокости. В своем безумии он уверен, что смоет свои грехи своей и чужой кровью. Убийство, предательство, обман, нарушение законов природы становятся в его глазах добродетелью; самые черные деяния кажутся ему дозволенными в отношении жертв небесной мести. Он уже не видит в своих врагах людей, их восстание против неба превратило их в зверей, с которыми можно не церемониться, по отношению к ним дозволительна самая утонченная жестокость.
В каждом человеке, в котором религиозный фанатизм не потушил еще чувства человечности, должно закипеть негодование, сердце его должно разрываться на части при виде того варварства и вероломства, тех изощренных мучений, на которые вдохновила людей религиозная ненависть. Когда дело шло о боге, жестокость людей всегда становилась крайне изобретательной. Религия, похваляющаяся тем, что принесла народам мир, породила в их душах такую лютую жестокость, которая более пристала каннибалам, людоедам, нежели последователям благого и милосердного бога.
Мы знаем, что на алтарях почти всех богов проливалась человеческая кровь. Но она проливалась не только в храмах. Служители бога, именуемого одновременно богом мести и милосердия, в продолжение целых столетий делали вашу землю ареной самых варварских убийств и резни. Их алтарями были обширные государства. Короли и народы брались закалывать за них жертвы. Новая религия, хвалящаяся тем, что является опорой государства (в оригинале: «политики.) и морали, стоила людям больше крови, чем те религии, которые открыто предписывали самые возмутительные жертвоприношения. Вплоть до наших дней жрецы бога, принесшего мир на землю, служители хваленой чистой религии, продолжают, будучи у власти, совершать у некоторых народов всесожжения, человеческие жертвоприношения, нисколько не уступающие в жестокости тем, которые варварские жрецы в Мексике приносили своим отвратительным богам. Знаменитый Торквемада, испанский инквизитор, хвалился, что истребил огнем и мечом более пятидесяти тысяч еретиков; это горячее рвение доставило ему мантию кардинала. Резня в Варфоломеевскую ночь погубила столько же людей в одном Париже. Массовые убийства в Ирландии стоили жизни ста пятидесяти тысячам протестантов (под ними, очевидно, понимаются здесь ирландские католики). В крестовом походе против альбигойцев сжигали целиком население ряди городов. Варварство доходило до того, что сажали «а кол нагих девушек и в таком виде носили их но городу. Нельзя читать без дрожи о тех жестокостях, которые по воле государей и духовенства обрушились на вальденсов, анабаптистов, протестантов во Франции, Савойе, Венгрии. Попы, как это ясно, самые дикие и свирепые люди в мире. С помощью казней они хотят заставить полюбить религию: впрочем их девиз скорее слова тирана: oderint, dum metatarrt (пусть ненавидят, лишь бы боялись).
Там, где попы не имеют возможности выступать самостоятельно, они раздувают пламя религиозных разногласий, втягивают народы в свои споры и заставляют! граждан уничтожать друг друга. У кровожадного бога не могут быть кроткие слуги; у ревнивого бога не может быть мирных и спокойных подданных. Там, где дело касается религии, идут насмарку все узы родства, моральные и политические, их должен рвать человек, верящий, что религия стоит выше отечества, семьи и добродетели. Будучи последовательным, человек суеверный должен иметь перед глазами только небо, он обязан попрать ногами родного отца, родную мать, своих домочадцев, друзей, соотечественников в чаянии награды от бога — эта награда будет дана ему только за жертвы, которые он согласится принести своему богу. Каждый человек, искренне преданный богу, должен ощущать и проявлять сильнейшую ненависть к тому, в ком он видит врага своей религии, предмет гнева божества, препятствие к славе своего небесного монарха; здесь нельзя позволить себе никаких отступлений. Если это в его власти, он должен без всякого колебания приносить в жертву всех, кто противится царству божию на земле (qui s'opposerot aux promesses de son regne), — его бог не должен иметь на земле соперника, он не терпит, чтобы сердце человека делило свою любовь между ним и его созданиями.
Отсюда ясно, что в стране, находящейся во власти суеверия, толкователь воли всевышнего должен быть вершителем судеб государства, неограниченным владыкой жизни государя и подданных. Достаточно ему поднять обвинение в безбожии, чтобы отправить на тот свет неугодного ему государя и каждого простого смертного, противящегося его священным решениям. Будет ли суеверный человек критиковать его приказания? Конечно нет. Ему достаточно знать, что его священник говорит от имени неба; неисповедимые пути неба не подлежат критике. Пусть погибнет государство, но он должен уничтожить всех, на кого укажет ему гневающееся божество. Получив приказание от своего бога, он должен стать глух к голосу природы, недоступен чувству сострадания, безразличен к благу своей родины, быть готовым смутить свой душевный покой, чтобы искупить свои грехи.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что религия так часто вкладывает нож в руки людей и делает их бесчеловечными во имя благочестия. Суеверие всегда брало верх над соображениями государственного блага, морали и разума. Ужасы его заглушали голос природы, разрывали самые священные узы и превращали человека в кровожадного тигра.
Чтобы убедиться в том, что мы отнюдь не преувеличили в нашем изображении пагубные последствия суеверия и вред, который оно принесло народам, заглянем в наше священное писание. Мы видим, что бог сделал евреев своим избранным народом для того, чтоб он был бичом своих соседей, истреблял их, захватал их владения, нарушал их покой. Заглянем также в нашу собственную историю. В продолжение многих веков в Европе потоками лилась кровь почитателей одного и того же бога. Германия и Италия покрылись трупами людей, павших в распрях между папством и империей. Честолюбие пап и религиозное безумие вызвали к жизни чудовищные крестовые походы, вооружили под предлогом освобождения святой земли банды христианских разбойников, а святые подвижники убедили их, что кровью неверных они смоют свои вопиющие злодеяния. Миллионы людей предавались ужаснейшим зверствам, уверенные, что за это им отпустятся их грехи. В результате этого безумия вся Европа обезлюдела по вине своих безрассудных, несправедливых государей-захватчиков, отправлявших своих подданных в Азию, где они находили могилы, вырытые им суеверием. Всюду мы находим кровавые следы религиозных зверств. Франция раздирается ужасными гражданскими войнами. За одну ночь в столице была пролита кровь пятидесяти тысяч жертв. Два короля одни за другим пали от ножа религиозного фанатика. А в нашей стране король, которому религия вбила в голову уверенность в его ложных прерогативах, взошел на эшафот и стал достопамятной жертвой своего упрямства и жалких предрассудков. Под покровом религии тирания угнетала Нидерланды и заставила их восстать против ненавистного тирана. Служа покровом алчности, религия искала жертв в Новом Свете. Народы Америки, Задавленные, истерзанные и порабощенные последователями благого бога, несомненно, долго имели основание сожалеть о жестоких богах своих предков.
Итак, религия искони чуть ли не одна обладает властью убивать королей, возмущать их подданных и вносить раздоры в их среду, разрывать единство общества, давать сигнал войны, связывать или разъединять интересы, повсюду, сеять безумие и ужасы, неизвестные в древности, когда каждый народ мог спокойно следовать культу своих предков. Народы древности, которые нам изображают ослепленными (язычеством), не присваивали себе жуткого права тиранить мысль; они не находили, как мы, на каждом шагу поводов для взаимной ненависти и истребления друг друга. Только народам, объявляющим себя любимцами неба и хранителями его наставлений, суждено было изощрить религию ή проявить изобретательность в средствах терзать умы и вносить смуту и раздор даже в область свободы совести.
Если бы суеверие позволяло слушать голос природы, разума и общественных интересов, если бы религия не вменяла в обязанности попирать все человеческие соображения, народы поняли бы, что основой морали и опорой общества всегда являются справедливость, умеренность, снисходительность и мир. Они поняли бы, что их религиозные представления не могут быть одинаковыми, так как люди видят эти предметы по-разному. Они убедились бы, что религиозные воззрения могут изменяться, но моральные обязанности, покоящиеся на природе человека, должны быть всегда неизменны. Они увидели бы только полоумных и врагов рода человеческого в самозванных посредниках божества, которым законы его служат только для того, чтобы вносить смуту в жизнь народов, разделять и вооружать их друг против друга. Они заставили бы раз на всегда замолчать этих фанатиков, проповедующих раздор, преследования и убийства и под предлогом защиты интересов неба подвергающих опустошению и отчаянию нашу землю. Если бы народы не были оглушены и загипнотизированы чудесами суеверия, они не были бы соучастниками, исполнителями и жертвами бессмысленных планов религиозных и политических тиранов, которые всегда строили здание своего величия на трупах своих рабов и на обломках империй.
Но темный народ, с колыбели воспитываемый в религиозном духе, всегда был восприимчив к религиозному исступлению, которое внушали ему во имя богов. Он с молоком матери всосал непримиримую ненависть ко всем инаковерующим, ко всем тем, кто не поклонялся тому же богу, что и он, и не исполнял тех же обрядов, или же к тем, кто поклонялся тому же богу, но почитал его на свой лад. Так возникла вражда между народами; так граждане одного и того же государства, члены одного и того же общества, одной и той же семьи становились чуждыми друг другу, врагами, с отвращением и ужасом глядели друг на друга. Религия внесла рознь между «ими, навсегда разделила их. В государствах происходило постоянное брожение умов, граждане их всегда готовы были по первому знаку деспота или священника с ненавистью обрушиться друг на друга, мучить и убивать один другого, каждый считал долгом чести губить других или погибнуть за религию, которой он никогда не понимал.
Всякий рассудительный человек не может не ужаснуться при виде того, чего стоили народам различные религиозные воззрения, догматы, символы веры, вздорные, причудливые и смешные обряды, которые навязывало им духовенство. Для суеверного человека все, что так или иначе касается религии, не может быть безразличным, все это для него — предмет величайшей важности, так как затрагивает его вечное спасение. Малейшие нововведения в религиозной доктрине, малейшие изменения в культе и ритуале всегда были для народов неисчерпаемым источником споров, гонений и войн. Карла I привела на эшафот попытка ввести в Шотландии англиканские стихарь и богослужение. В прошлом веке были большие беспорядки в Гамбурге по поводу спора между двумя попами; один из них утверждал, что надо молиться не «отче наш», а «наш отче". Весь город принял участие в этом важном споре. Христиане веками спорили о времени празднования пасхи, о словах, буквах, запятых.
В течение веков вели жестокие споры и войны, чтобы столковаться относительно того, как понимать божественные откровения и высказанную в них волю божества; непогрешимые толкователи этой воли ни когда не могли спеться на этот счет. Попы все время спорили между собой, а их сторонники ненавидели друг друга и воевали друг с другом, не имея точного представления о предмете разногласий. Это не удивительно: века споров не могут привести к какому-либо результату, если речь идет о фантомах, существующих только в воображении, о бреднях и фантазиях, которые не могут быть одинаковыми у всех. Даже вечность не могла бы согласовать системы, основанные только на ложных предположениях и на нелепых баснях обманщиков, имеющих различные интересы, или люден, беснующихся каждый на свой лад.
Только истина может привести людей к согласию во взглядах. Так как опыт и разум раз на всегда были исключены из богословских споров, поле сражения остается за силой, упрямством и насилием, право решения остается только за ними.
Те, кто сильнее, ловче и упорнее других, в конце концов подчиняли более слабых и предписывали всем, каких взглядов они должны держаться. Те, которые имеют на своей стороне светскую власть, присваивают исключительно себе пышные титулы правоверных, истинно верующих, ортодоксов. А чтобы выставить своих противников в плохом свете и сделать их ненавистными, они не скупились для них на клички богохульников, нечестивых, еретиков, неверующих. Люди, к которым прилагали эти клички, изобретенные беснующимися богословами, теряли все права в обществе, оно переставало смотреть на них как на людей. Суеверие разрывало всякую связь между ними и их согражданами. Духовенство неоднократно объявляло, что к восставшим против его предписаний верующие не должны проявлять ни справедливости, ни честности, ни снисходительности и сострадания. Согласно принципу, установившемуся при римской курии, разрешается не соблюдать своих обязательств по отношению к еретикам. Отсюда следует, что протестантская нация никогда не может заключить прочный договор с государем-католиком.
ГЛАВА 9.
О ТЕРПИМОСТИ; ОНА НЕ СОВМЕСТИМА С ОСНОВНЫМИ ПРИНЦИПАМИ ВСЯКОЙ РЕЛИГИИ.
Несомненно, не найдется человека, который не содрогнулся бы и не вознегодовал бы при виде тех ужасных результатов, о которых у нас шла речь выше, и не вынужден был бы признать реальность зол, вытекающих из религиозных воззрений человечества. Но нам, быть может, скажут, что те эксцессы, о которых мы писали, происходили не по вине самой религии, а от злоупотребления ею; нам скажут, что злоупотребление самыми полезными вещами может оказаться вредным и что ужасы, которым религия служит только предлогом, следует отнести за счет человеческих страстей.
Я отвечу на это, что источник человеческих несчастий следует искать в принципах самой религии, в боге, являющемся основой религии, в пагубных представлениях людей об этом боге; несчастья человечества были и всегда будут неизбежными следствиями этих представлений. Как уже указывалось выше, люди, испытывая в жизни добро и зло, считают бога виновником того и другого, приписывают ему все, что происходит с ними на этом свете. Поэтому, при всем своем желании, они не могут приписывать богу неизменную благость. Поскольку они терпят страдания, они должны бояться бога; а раз они его боятся, они должны предполагать его злым или, по крайней мере, быть настороже относительно его намерений, которые могут быть то добрыми, то злыми для них. Бог, который все знает и все может, бог, без соизволения которого ничто не происходит в нашем мире, такой бог не может быть неизменно добрым. В представлениях людей страшный бог должен всегда затмевать милостивого бога. Опасный бог всегда будет занимать умы больше, чем преблагой бог, которого нечего бояться.
Итак представление о боге необходимо связано с чувством страха, а это чувство предполагает в своем объекте злость.
Религия всегда располагает людей к страху. Все туманное и страшное не дает им покоя, бродит в их умах, возбуждает споры и рано или поздно должно толкнуть их на эксцессы. Всякая религия требует в качестве первой жертвы полного отречения от разума. А если люди перестали руководиться разумом в суждениях о том, что они считают самым важным для себя, он не будет сдерживать их в тех случаях, когда дело коснется религии. Таким образом, их поведение всегда будет сплошной цепью заблуждений. Если религию дал бог, она должна править также природой. Религия должна заставить замолчать природу, если последняя идет против ее воли или воли ее истолкователей. Если воля божья решает, что справедливо и что несправедливо, бог — господин добродетели; по его слову преступление может стать добродетелью, а добродетель преступлением. Вот к чему сводится мораль, если она подчинена прихоти истолкователей божества. Бог — первый повелитель народов, он царствует над самими королями, он решает судьбу государств. Следовательно, политика должна быть подчинена религии. Преходящие, временные интересы правительств ни на минуту не должны противоречить интересам божества и его служителей, на которых возложено открывать людям его намерения. Итак, природа, разум, мораль, добродетель, благо государства должны отступить перед религией. Исходя от верховного судьи людей и вещей, религия необходимо должна торжествовать над всем, что выступит против ее целей.
Все эти представления почерпнуты из основных принципов всякой религии, вытекают из них. Отсюда ясно, что люди непоследовательны во всех тех случаях, когда поведение их противоречит религии, из которой они исходят. Им не разрешается отступать от своих принципов, и, когда они сходят с того обязательного пути, который предписала им религия, они, несомненно, становятся виноватыми перед богом. Если же люди хотят быть последовательными, они должны беспрекословно следовать предписаниям, даваемым им от имени неба. Они должны стать послушными орудиями страстей, внушаемых им во имя божье, должны уничтожать без разбора врагов его славы, должны служить заговорам тех, «то знает его сокровенные намерения; когда нужно, они внесут смуту в общество, не остановятся перед разложением его, если бог потребует этой жертвы.
Итак, мы должны приписать самим принципам религии те безумства и ужасы, которые она всегда вызывала. Обманутые относительно божества люди извлекли из этих принципов выводы, вреднейшие для своего счастья здесь, на земле. Их поведение стало длинной цепью безумств. Религия, которой нельзя противоречить, которую нельзя критиковать, окружает в глазах народа ореолом дикие выпады честолюбцев, фанатиков и шарлатанов, которые ухищряются приписывать богу зверства, рожденные их омерзительными страстями. Что может быть отвратительнее покрывала, всегда готового прикрыть ужаснейшие злодеяния? Что может быть законнее уничтожения призраков, во имя которых все время заставляли страдать человечество? Верните разуму его права, узурпированные заблуждением; неужели человек не поймет тогда, что все, что само по себе или по своим необходимым последствиям вносит смуту в общество, все, что разрушает согласие между людьми, предназначенными любить и поддерживать друг друга, все, что дает им предлог ненавидеть, мучить и убивать друг друга, наконец, все, что порабощает их и делает несчастными, — должно считаться пагубным измышлением, заговором против человечества, на который можно нападать на законном основании, который можно разоблачить, предать презрению и негодованию?
Суеверие, почитающее страшного, вероломного, жестокого, кровожадного бога, рано или поздно должно породить фанатиков, фантазеров, меланхоликов, безумцев. В руках тиранов и шарлатанов оно является верным оружием для того, чтобы залить мир кровью и сделать человечество несчастным. Раскусив эту религию, убедившись в ее пустоте, шарлатаны заставляют ее служить их целям, честолюбцы используют ее как опору своей политики, продажные и корыстные души видят в ней средство удовлетворить свою жадность, упрямые интриганы удовлетворяют с помощью ее свою гордыню; но все они никогда не имели бы успеха в своих возмутительных планах, если бы их страсти не находили опоры в тупости и набожности народа, если бы этот народ не верил в чистоте сердечной, что делает угодное своему богу, идя на преступления, предписываемые его служителями, или помогая тиранам, правящим от имени бога. Даже человек с прямым сердцем и честнейшей душой, проникшись страхом перед своим богом, не может не ненавидеть тех, на кого религия указывает ему как на врагов бога. Будучи ревнивым монархом, этот бот должен править безраздельно. Раз ему угодна только одна единственная религия, необходимо установить ее повсюду. Если кто-нибудь противится успехам бога, надо его уничтожить. Если нападают на религию, верующий должен исполнить свой долг и погибнуть за нее.
Относиться терпимо к чужой религии — это значит допускать культ, который считаешь оскорбительным для твоего бога, это значит поступиться интересами его славы в угоду человеческой политике, омерзительной в глазах бога. Бог — превыше всего в мире, в его руках судьбы людей, самое главное, это — угодить богу. Он может и без помощи человека сделать общество счастливым и преуспевающим. Не лучше ли, чтобы государство пришло в упадок и обезлюдело, нежели заключало в себе множество неверных, которые неминуемо навлекут на него гнев небес? Поэтому государи, наместники и представители бога на земле, защитники его прав и религии, должны взяться за меч и искоренить в своих странах нечестие и ересь; они должны изгонять, преследовать и сокрушать тех своих подданных, на которых попы укажут им как на врагов божьих. Если же государи не будут повиноваться служителям бога, если слишком мягкое правительство откажется обагрить свои руки в крови, если интерес государства предписывает ему соблюдать нейтралитет между небом и землей и, наконец, если государь своими взглядами оскорбляет бога, — в таком случае этот государь недостоин быть представителем бога на земле, и духовенство поступает с ним как с безбожником, мятежником, тираном, недостойным править народом верующих. Некогда папа объявлял еретиком каждого государя, который оказывал ему сопротивление; с этого момента такой государь считался лишенным престола, а народ освобождался от присяги.
Таковы правила религии, таковы они должны быть для последовательного ума. Это — правила религии, основанной на велениях бога пристрастного, ревнивого к своей славе, желающего править безраздельно, интересующегося воззрениями людей, сотни раз приказывавшего убивать. Те, кто принимают подобную религию, но следуют противоположным правилам, рассуждают весьма непоследовательно; им ближе суетные интересы государства и предписания человеческой морали, они движимы скорее мягкостью своего характера, следуют более голосу природы, чем интересам религии и велениям своего грозного бога. Человек, воистину набожный, должен принести в жертву богу все прочие соображения. Кто перед лицом грозного бога отказывается угождать его свирепому нраву, тот безрассудный, безумный вероотступник. При гневном и злом боге веротерпимость является преступной слабостью, настоящим предательством.
Итак, верующий христианин должен подавить в себе голос природы, если желает быть последовательным в своих принципах. Тщетны будут его попытки примирить веротерпимость с грозным богом, унаследованным им от евреев. Можно ли довериться богу, который создал первого человека только для того, чтобы поставить ему ловушку? Разве бог, приказавший Аврааму, которого он удостоил своим союзом, принести в жертву своего единственного сына, — разве такой бог не жестокий бог? Разве бог, которого могла умилостивить только смерть его собственного сына, не самый неумолимый из богов? Разве бог Моисея, заповеди (oracles) которого почитаются и христианами, бог Иеффая, принесшего в жертву свою дочь, бог жестокого Давида, пришедшегося по сердцу господу, разве бог Финееса и левитов, которые были избраны служить ему в награду за совершенные ими убийства, — не яростный бог? Разве бог, именующий себя богом воинств и мести, приказывающий истреблять народы и их богов, заливший кровью города ханаанеян, требующий убийства царей, приказывающий устами пророков, чтобы женщины, старцы и дети проходили под острием меча,— разве это благостный бог? Наконец, разве бог, желающий, чтобы его поклонники страдали, терпели, истязали свою плоть, осуждающий большинство чад своих на вечное пламя ада, является нежным отцом, милостивым богом? Нет, христианский бог — кровавый бог. Только кровью можно умиротворить его, только потоками крови можно успокоить его ярость, только в крови можно погасить его молнии, зажженные преступлениями людей. Его несправедливость надо омывать потоками слез. Жестокостями надо проявлять свое рвение к нему. Неистовством надо свидетельствовать ему свое подчинение. Дух христианства — разрушительный дух; христианский бог предписывает разрушение: каждый верующий должен преследовать и уничтожать врагов божьих, должен умерщвлять свою плоть, если желает угодить своему богу, должен воевать, рискуя своей жизнью, и уничтожать супостатов, должен служить своему богу, который наградит его рвение и накажет его безразличие и нерадивость.
Нам не преминут возразить, что бог христиан, столь суровый в прошлом, смягчился после того, как смерть его сына примирила его с родом человеческим. Нам скажут, что предписания его изменились, что если во времена своего гнева он проявлял суровое правосудие, то теперь, смилостивившись, он предписывает человечность, справедливость, согласие и мир. Итак, из уст неизменного бога исходят столь противоречивые предписания: сегодня он осуждает то, что приказывал вчера. Какого же поведения следует держаться человеку перед лицом столь разноречивых предписаний? Следует ли любить своих врагов или убивать их? Ведь и теперь, как прежде, бог чувствителен к мыслям и действиям людей, они по-прежнему раздражают его. Разве поклонникам его не полезно выказывать ему свою любовь и усердие теперь, как и прежде? Разве дело его должно быть теперь предано, оставлено, забыто? Бели оно когда-либо нуждалось в защитниках на земле, почему ему и теперь не понадобится помощь людей? Чтобы угодить мстительному богу, надо проявить максимум усердия; не опасно ли избрать здесь путь мягкости и кротости? Если бы даже он рекомендовал их, то можно ли думать, что он не будет благодарен тем, которые преступят его приказания из" избытка любви к нему?
Этот бог давал в разные времена разные приказания; на этом зиждется различие воззрений христиан на веротерпимость. Одни, несомненно более последовательные в своих принципах, требуют гонений и мучений, требуют утверждения религии и ее догматов огнем и мечом, пытками и казнями. Другие считают возможным довольствоваться молчаливыми воздыханиями по поводу своих заблудших братьев и предоставить всевышнему самому судить и карать их. Одни проповедуют убийства и резню, другие довольствуются тем, чтобы верующие в душе ненавидели и презирали инакомыслящих; ибо по существу для религиозного человека невозможно одновременно искренне любить своего бога и тех, кто его оскорбляет. Одни предпочитают своего бога морали, добродетели и спокойствию государств; другие жертвуют богом ради смягчения нравов, ради своей добропорядочности и добросердечия, ради естественной справедливости и интересов народов.
Если бы выбор между этими столь противоположными воззрениями принадлежал здравому смыслу и разуму, люди скоро пришли бы к определенному результату и знали бы, какой линии им держаться. Но по вопросам религии никогда не обращаются к разуму и здравому смыслу. И вот почитатели одного и того же бога до сих пор не могли столковаться, какое поведение более целесообразно и сообразно с целями этого бога: преследовать ли его врагов или относиться к ним с терпимостью? Обе партии признают грозного бога, именующего себя, однако, богом мира; каждая из спорящих сторон приводит в пользу своего мнения одинаково сильные доводы, ссылается на одинаково убедительные примеры, на одинаково обязательные предписания. Среди этих споров христиане остаются в недоумении и неведении: должны ли они быть добрыми или злыми, жестокими или кроткими, справедливыми или пристрастными, всепрощающими или суровыми? Один с восторгом присутствует при сожжении еретика, осужденного инквизицией, и не сомневается, что казнь еретика является благоухающим жертвоприношением, угодным небу. Другой с ужасом отвернется от этой страшной трагедии и хотел бы залить костер несчастного, все преступление которого заключается в том, что он заблуждался.
Не надо удивляться этому расхождению во взглядах суеверных христиан. Их бог при одних обстоятельствах определенно требовал убийства, насилия, преступления и мести, он одобрял (воровство, захват, убийство, цареубийство, требовал самого варварского обращения с теми, кто не знал имени и закона божьего. В других случаях его интересы менялись, и тот же бог предписывал кротость, запрещал насилие, приказывал подчиняться земным властям, умерял пылкое рвение тех, кто вставал на защиту его дела, бог оставлял месть за собой, а от своих последователей требовал соблюдения законов человечности.
Как же сообразовать свое поведение с волей бога, если она так явно сама себе противоречит? Ведь всем и каждому должно быть ясно, что противоречивые веления бога обусловливались обстоятельствами, темпераментом, страстями и интересами тех, кто в различных случаях был глашатаем его воли. Ведь очевидно, что эти люди согласовали веления бога с тенденциями, нравами и представлениями народов, которым они провозглашали его волю. Жестокий законодатель, уверенный в своей власти над народом разбойников и воров, предписывал ему поголовные убийства и резню; обманщик, лишенный силы и власти, вынужден был провозглашать более мягкое божество в стране, где он сам нуждался в снисхождении, он был бы безумцем и восстановил бы умы против себя, если бы проповедовал нетерпимость. Моисей, неограниченный властелин своих диких израильтян, тупых и убогих, лишь сообразовался с их взглядами, предписывая им грабеж и истребление; Христос был бы неразумен, если бы тем же языком говорил с горстью несчастных, последовавших за ним.
Итак, апостолы новой, преследуемой религии поневоле должны были рекомендовать терпение, терпимость и кротость. Достигнув власти, эта религия немедленно изменила тон; отныне она проповедовала только месть и ярость и превратила весь мир в обширное кладбище. Поведение, предписываемое религией, должно было измениться вместе с положением служителей ее. Их изменчивая политика должна была приноровляться к духу времени. Смиренная, пресмыкающаяся и приспособляющаяся вначале, она подняла голову и позволила себе возвысить голос, подстрекать своих последователей к непокорности только тогда, когда почувствовала себя достаточно сильной, чтобы сделать это безнаказанно; но с этого момента она сеет раздор, идет против властей предержащих, опустошает землю.
Народные страсти всегда следовали интересам духовных пастырей. В зависимости от обстоятельств эти пастыри делали своих последователей кроткими или ретивыми, терпеливыми или лютыми, покорными или мятежными, гуманными или бесчеловечными — как им (пастырям) угодно было. Христианские попы всегда подчиняли общественные интересы своему произволу, мораль — своим фантазиям, поведение людей — своим предписаниям. По желанию они находили в велениях неба аргументы, оправдывающие самые противоположные установки. Двусмысленность и противоречивость этих велений всегда давали попам возможность принимать решение в желательном направлении. Ясные и точные предписания, законы, не содержащие в себе противоречий, распоряжения, согласные с разумом, не нуждаются в толкователях. Но, когда разум вынужден умолкнуть, власть толкует эти веления и решает по-своему. Итак, язык божества и его служителей, невидимому, оставляет христианина в недоумении и неуверенности относительно того, какой линии поведения следует держаться в вопросах, касающихся его религии. Тем не менее линия кротости, прощения и терпимости не может быть наиболее надежной; христианин должен чувствовать это, когда вникнет в характер своего бога и в те черты, которыми его изображает священное писание. Поклонники бога, наказывающего детей за грехи отцов, сотни раз предписывавшего или одобрявшего преступные действия, повелевавшего совершать цареубийства и уничтожать целые нации, бога, пророки которого не раз вырезали тысячи человек за небольшие проступки против их бога, поклонники бога с таким характером, повторяю, не могут быть веротерпимыми, а священники его не могут быть искренне мягкими и мирными, не совершая по отношению к нему предательства и не нанося ущерб своему делу. Библия рассказывает нам, что Моисей (который был «кротчайшим из людей») вырезал свыше сорока тысяч израильтян, ослушавшихся его приказаний. Колену левитов были поручены жреческие функции в награду за то, что они, левиты, выполнили его кровавые приказы. Попы принесли в жертву религии, сиречь своим интересам, миллионы христиан. Испанцы и португальцы поступали с туземцами в обеих Индиях, как со скотом; по рассказам, испанцы вырезали в Америке более двадцати миллионов туземцев. Магометане тоже поступали не менее свирепо при своих завоеваниях, предписанных пророком. Веротерпимый священник скоро потеряет свою власть. Его интересы требуют резни и преследований. Для того чтобы прививать нелепые воззрения, необходимо насилие. Свобода мысли всегда будет роковой для священства.
Напрасно говорить верующему христианину, что бог, проявивший себя столь грозным и кровожадным, стал с тех пор более гуманным и мягким. Представление о первоначальной лютости бога выгоднее для злостных шарлатанов, чем представление о его Последующей доброте. Оно доступнее фанатику и скорее развратит его мозг. Фанатик уверует, что жестокость предписана ему свыше, он будет оправдывать свои зверства примером своего бога и тех достойных людей, которые имели счастье угодить ему. Священник поучает фанатика, что разъяренное божество требует больших жертв, что одобряемое им в одно время может быть неугодно ему в другое время. Священник укажет на стримеры восстаний, мятежей и убийств, о которых священное писание повествует с похвалой, и его набожные слушатели поверят, что эти действия похвальны и дозволительны, когда их требуют интересы неба. Иисус Навин истребил народы Ханаана. По наущению Самуила Аод убил своего царя Еглона. Давид восстал против своего господина. Пророки евреев всегда были· мятежниками. Цари Иуды были угодны богу только тогда, когда проявляли себя чудовищами. Папа присвоил себе право «излагать государей и освобождать их подданных от присяги на верность Жак Клеман убил французского короля Генриха III. Генрих IV был убит фанатиком, воспитанником иезуитов, всегда проповедовавших цареубийство и гонения. Это учение очень соответствует духу христианства; для христианина не должно быть ничего более дорогого, чем дело божье. Каждому известно, что иезуиты были организаторами порохового заговора в нашей стране.
Итак, раз предполагают бога суровым и жестоким, суровость и жестокость всегда должны брать у христианина верх над терпимостью и кротостью. Преследование врагов божьих вменяется ему в обязанность. И, какой ущерб ни понесет от этого государство, надежнее всего уничтожать всех тех, кто не угоден богу. Пример бога, его моральное лицо должны рассеять сомнения христианина. Только люди индифферентные, трусы и недостаточно преданные богу могут оставаться спокойными и позволять, чтобы оскорбляли бога. В результате религия почти всегда умела разделять граждан на два лагеря, натравлять одних на других, возбуждать гонения и производить неслыханные опустошения в государстве. Дух миролюбия был бессилен против страстей, порожденных религиозным фанатизмом. Торжествующий фанатизм подавлял голос природы и человечности, соображения государственного блага. Мягкость оставалась уделом лишь немногих честных душ, слишком слабых для того, чтобы сдержать ярость тиранов, попов и народов, впавших в неистовство. Веротерпимый и безбожник почти всегда были синонимами в глазах верующих и попов. Кто был за мягкое отношение, на того смотрели как на пособника преступления. Он не осмеливался высказывать свои чувства. Ненавистный и деспотизму и духовенству, он должен был тайно воздыхать «ад страданиями отечества, находящегося во власти дикого фанатика или слепой и робкой политики, которая не была в силах сдержать ярость попов. Правительства, обманутые попами или боявшиеся их гнева, поступали как с мятежниками со всеми, кто не соглашался с воззрениями церкви. Преследования часто заставляли сектантов действительно восставать против жестокой власти, от которой они получали только удары и никогда не видели ничего хорошего.
Не удивительно, что действительная терпимость не утвердилась нигде у христиан и даже во всем мире. Повсюду различие религии проводит резкую грань даже между гражданами одного и того же государства. Даже в странах, мнящих себя самыми передовыми и самыми свободными от религиозного фанатизма, дело обстоит не иначе, и если здесь разрешается исповедывать некоторые другие религии, отличные от господствующей, то есть от религии государя, то это всегда делается с сожалением и со всяческими ограничениями, причем исповедующие их, по меньшей мере, презираются и ненавидимы последователями господствующего культа. Им закрыт доступ к общественным должностям, им не даются отличия и милости; они вынуждены жить, не принося пользы обществу, и даже самые выдающиеся таланты среди них не могут преодолеть препятствия, которые религия ставит на пути к их выдвижению. Приверженцы различных сект повсюду ненавидят друг друга. Если человек не исповедует господствующую религию, то одного этого достаточно, чтобы уменьшить уважение и любовь к нему его сограждан. У правительств нехватает ни мудрости, ни мужества относиться одинаково ко всем своим подданным. Последователи господствующей религии как бы одни являются детьми своей родины. Пристрастие к ним правительства неизбежно возбуждает зависть и ненависть тех, кого правительство отвергает и лишает своих милостей. Благодаря этой идиотской политике многие подданные с детства научаются завидовать другим, презирать себя, смотреть на себя, как на зачумленных, и считать последователей другой религии и другого образа мыслей существами особого, другого рода. В всемирной истории мы находим действительную веротерпимость только в Китае при династии императоров из рода Чингисхана. Государи этой династии допускали в число своих советников идолопоклонников, армян, евреев, магометан и последователей Конфуция. Смута, причиняемая в государствах религией, прекратится только тогда, когда, правительства станут достаточно благоразумны, чтобы не притеснять граждан за их образ мыслей, как не притесняют из-за блюд, подаваемых за их столом.
Повсюду сильнейшая секта, то есть та, к которой принадлежат государь и его войско, давит, презирает и притесняет все остальные, а правительство в своих отношениях к подданным руководится богословскими воззрениями. Повсюду правительства словно стараются всеми силами сделать всех инакомыслящих своими тайными врагами. Солдатом может стать только тот, кто согласен с господствующей богословской доктриной. Чтобы быть судьей, участвовать в общественной администрации, помогать гражданской власти, непременно надо полностью покориться власти духовенства. Человек не может требовать вознаграждения за свои заслуги, если не разделяет формул, символов веры и измышлений господствующей религии. В оригинале вместо «не разделяет»: «разделяете Невидимому, опечатка. Одним словом, все не принадлежащие к господствующей религии, то есть к религии государя, — словно зачумленные; их изолируют от других из опасения заразы. В силу этих кошмарных понятий общество лишает себя помощи и прав на любовь очень многих своих членов, остающихся в своем отечестве всегда на положении чужеземцев.
До сих пор всем усилиям человеческого разума и государственной власти удалось добиться только разрешения различным сектам жить в обществе. Несмотря на эту мнимую терпимость, неприемлющие вероучение государя постоянно испытывают оскорбления и уколы самолюбия, обиду от предпочтения других, вечно подвержены пренебрежительному и пристрастному отношению. (В оригинале: «политики»). Причину, такого обращения, столь далекого от морали и столь противоречащего благу государства, следует искать в принципах самого христианства. Каждый человек, суетно считающий себя любимцем своего бога, должен презирать тех, кто не пользуется подобным преимуществом. Каждый человек, верящий, что его бога раздражают лжеучения или культ других богов, не должен терпеть их. Он должен отмежеваться от инаковерующих, не общаться с ними и, во всяком случае, терпеть их только тогда, когда не в силах поступить иначе.
Предрассудки народа и отношение правительства к исповедующим другую религию, отличную от господствующей, всегда определяются тем влиянием, которым пользуется в стране духовенство. Всюду, где духовенство пользуется влиянием, оно терзает, преследует, уничтожает инаковерующих. Государственная власть, вынужденная исполнять жестокие фантазии духовенства, то и дело должна в угоду ему отправлять граждан «а тот свет. Там, где царит поп, на первом плане всегда ортодоксия, то есть слепое подчинение его правилам и решениям; упущение какого-нибудь из церковных обрядов становится непростительным грехом; ересь и свобода мысли оказываются государственными преступлениями, нескромное слово против религии или отказ подчиниться ее ритуалу — злодеяния, достойные смерти.
Народ, пичкаемый подобными представлениями, смотрит на еретика с ужасом, разглядывает его как некое чудовище, с любопытством созерцает, как его пытают, и простирает свое благочестивое зверство до того, что назидания ради присутствует при казни еретика и рукоплещет палачам. В Испании и Португалии день человеческих жертвоприношений, которые государство совершает в угоду своему богу или своим попам, является торжественным днем, поддерживает набожность в народе, который спешит принять участие в столь святом празднике.
Очень трудно, чтобы религия, исповедуемая различными нациями, не подверглась изменениям. Если государи и государства — соперники в политической жизни, то попы — соперники в области суеверий. Корысть и гордыня подсказывают каждому из них, что только в его руках ключи чистой веры, и каждый народ уверен, что его пастыри — самые лучшие из всех. Все новейшие секты в Европе и Азии являют нам бесчисленные примеры антиобщественного характера религии (I'insociaibilite religieuse). Мусульманин — последователь Омара ненавидит перса — последователя Али. Англичанин презирает француза, потому что тот привязан к многим догматам, которые первый нашел смехотворными. В свою очередь, француз презирает испанцев и португальцев, которые считают самым естественным делом сжигать на костре всех, кто не разделяет их слепой веры. Религия разделяет жителей различных государств еще в большей мере, чем государственные границы. Полное равнодушие к религии — существенный шаг к тому, чтобы сделать народы гуманнее и общительнее.
Из всех ухищрений, которые духовенство испокон века применяло для сохранения своей власти над рабами, самым ловким было внушать им ненависть к последователям других религий, порывать все общественные связи с инаковерующими, запрещать всякие союзы и всякое общение с людьми, на которых приказывалось смотреть как на злодеев, врагов, преступников. Народ верил даже, что бог отмечает каким-то знаком осуждения тех, кто не служит ему надлежащим образом; ему (народу) трудно было видеть в еретике, идолопоклоннике, еврее такого же человека, как и все другие. Попы отлично знают, что дружеская беседа и общение в обыденной жизни могут образумить их учеников и показать им, что человек, которого они считают омерзительным, на самом деле часто обладает достоинствами и добродетелью и заслуживает их уважения. Такие открытия, несомненно, были бы вредны для духовенства, интересы которого всегда требовали отделять свое стадо от стада соперников, воздвигать стену между своими и чужими рабами.
Отсюда все напыщенные речи против терпимости. Отсюда все те варварские заколы и возмутительные обычаи, которые во многих странах направлены против злосчастных, отверженных религией. Священник кровно заинтересован в том, чтобы каждого человека, имеющего несчастье не сходиться с ним во взглядах, считали грязным и вредным животным. Религия всегда делает людей антиобщественными (inso-с iables). Евреи в древнейшую эпоху допускали к своему столу только тех, кого они допускали к «роим алтарям (Бытие, гл. XIII, ст. 32). Нетерпимость в нашем мире крайне древнего происхождения. Св. Иероним сообщает нам, что, согласно еврейской традиции патриарх Авраам думал, что его предадут огню за отказ признать бога огня, почитаемого халдеями, — Авраам следовал прежде халдейскому культу, но потом оставил его. Евреи называли храм Самарии храмом навоза, а иногда sicnar — храмом лжи. С своей стороны жители Самарии называли иерусалимский храм храмом навоза. Чем теснее отношения между сектами, тем больше они ненавидят одна другую. В таком случае ненавидят друг друга родичи. Великая ненависть христиан к евреям, (несомненно, происходит оттого, что христиане заимствовали своего бога у евреев и поэтому последние могут лучше кого-либо изобличить христианскую религию во лжи. Во многих странах Европы евреев притесняют, с них взимается тот же налог, что со свиней. Евреи отличались таким антиобщественным характером, что Ювенал сказал про προ них:
(Они покажут дорогу только единоверцу,
Укажут родник только обрезанному. Сатира XIV).
Интересы духовенства требуют, чтобы все отказывающиеся подчиниться ему считались врагами государства. Невежественный народ никогда не согласится оказывать дружбу существам, осуждаемым его религией; а правительство не может, не навлекая на себя и на свой народ гнева небес, терпимо относиться к врагам бога, которому оно подчиняется.
Сказанного достаточно, чтобы понять всю ничтожность различия, проводимого между религиозной терпимостью и гражданской, или (политической, терпимостью. Религиозная терпимость невозможна, она несовместима с какой бы то ни было религией; ведь последнюю исповедуют потому, что считают ее более угодной богу, чем все прочие религии. Эта терпимость предполагала бы, что божество не высказало своей воли людям и одинаково относится ко всем воздаваемым ему культам. А это никак не устраивает духовенство, которое в своем тщеславии мнит себя единым обладателем истины. Наконец, религиозная терпимость не согласуется также с интересами духовенства; оно желает, чтобы у его паствы была одинаковая вера и одинаковое легковерие, дабы можно было подчинить и объединить ее и нельзя было разбить ни одного звена в цепи, привязывающей пасомых к их пастырям. Единение в ослеплении или согласие в безумии необходимы для того, чтобы поработить массу и без труда сохранять свою власть над «ей.
Гражданская терпимость возможна не в большей мере, чем религиозная. Если бы даже духовенство и могло пойти на нее, — а на это никак нельзя надеяться, — то разве государь не находится пол властью своего бога? Разве он волен смотреть сквозь пальцы на врагов бога? Разве он не окажется виновным в преступном безразличии, если предаст интересы своей религии? Разве он не обязан пещись о счастьи своих подданных, об их вечном спасении? Может ли он позволить им сойти с пути истины и навсегда погубить себя? Не должен ли он употребить свою власть, вернуть их на путь истины и спасти их души, которые гораздо важнее тела? Не обязан ли он применить, где надо, спасительную жестокость и заставить их стать достойными величайшего из благ? Насилуя совесть своих подданных, правительства оправдывают свою подлость тем предлогом, что заботятся о спасении их душ. Им можно оказать, что им нечего утруждать себя заботой о душах: душам всегда будет хорошо, если тела будут довольны. На государей возложена забота о счастьи своих подданных в этом мире. Что же касается средств быть счастливыми в потустороннем мире, то искать их — частное дело каждого гражданина. Итак правительство, если оно проникнуто любовью к богу и к истинам своей религии, никогда не может согласиться терпеть ересь, потворствовать безбожию, разрешать своим поданным осуждать себя на вечные муки ада. И действительно, мы видим, что религиозная нетерпимость неминуемо влечет за собой гражданскую нетерпимость: отверженные религией нигде не пользуются всеми правами гражданства.
Повторяю, история религий показывает нам, что все они всегда проникнуты духом нетерпимости и преследования. Уже в самой отдаленной древности мы видим вражду между приверженцами различных богов. Не говорим уже о евреях, которых нарочитые предписания их ревнивого бога и их пророков сделали чудовищами жестокости и бичом соседей. В Египте мы находим священные войны между поклонниками различных богов — эта страна изобиловала суевериями. Перс, поклонявшийся Ормузду в образе священного огня, был врагом греческих и египетских богов и ревностно разрушал все храмы и идолы в покоренных им странах. Политеисты в общем не знали того прискорбного фанатизма, которым отличались последователи единого бога; однако в некоторых случаях религия вносила смуту и в их среду. Ограбление Дельфийского храма, как известно, вызвало между греками войну, так называемую «священную войну». Если в основе некоторых религий лежал прозелитизм, то, с другой стороны,— результат различного подхода к вещам — иные религии ревниво относились к своим богам и их культу и вовсе не желали присоединять чужеземцев к своему культу, во всяком случае неохотно шли на это. По-видимому, таков был дух даже римской религии; римляне никогда не позволяли союзным, дружественным и покровительствуемым народам приносить жертвы Юпитеру Капитолийскому. Тот же дух замкнутости мы находим у браминов в Индии; они считают чужеземцев недостойными поклоняться их богам и участвовать в их благодеяниях. Отсюда видно, что, если религия и не делает иных нетерпимыми и жестокими, она, во всяком случае, делает их гордыми, ревнивыми и заносчивыми·.
Как бы то ни было, все религии, как мы уже не раз доказывали, всегда поклонялись некоему жестокому божеству; жрецы его в своих интересах — им надо было запугивать людей — придавали культу этого божества ужасный, отвратительный характер. Финикияне, тиряне, карфагеняне приносили своих собственных детей в жертву своему богу. Религия ожесточала сердца женщин и заставляла их победить в себе материнское чувство; они присутствовали при этих страшных жертвоприношениях, обязаны были созерцать их, не проронив ни единой слезинки. Они хладнокровно слышали крики жертв, отрываемых от их грудей. Жрецы алтаря почти везде превращались в палачей, брали в руки священный нож и с любознательностью рассматривали трепещущие внутренности человека. Эти жрецы не только не старались открыть глаза народу на всю гнусность подобного ритуала, они видели свой интерес в том, чтобы поддерживать эти мрачные и свирепые обычаи и сделать религию грозной и страшной. Культ Дианы, требовавший человеческих жертв, показывает, что и религия древних греков, которую обычно считают жизнерадостной, была жестока и кровожадна, во всяком случае вначале. По поводу этих религиозных жестокостей Лукреций восклицает: (Столько зол могла внушить религия!). Во всяком случае известно, что жестокие и отвратительные обряды совершались в мистериях язычников, так паз. Pihrkta. Mysteria, или страшных таинствах. Власти часто вынуждены были запрещать их. Заметим, что эти мистерии сводились к (невинным глупостям, когда их возглавлял гражданский чиновник, но в руках жрецов превращались в жестокие и отвратительные оргии. В первые годы республики римляне приносили в жертву людей. Как известно, бои гладиаторов были священным обычаем. Если впоследствии греки и римляне отказались от этих отвратительных обычаев, то лишь потому, что с течением времени разум заставил религию принять более мягкий характер. Как мы уже не раз упоминали, представления о божестве создавались обычно в обстановке катастроф и несчастий; нужны были века процветания и крайне медленного прогресса человеческого разума, чтобы смягчить характер людей и сделать их менее религиозными. Но новые бедствия снова подогревали старые мрачные религиозные представления.
Нельзя и ожидать, чтоб религии, запятнанные подобными гнусностями, построенные на столь варварских божествах, питаемые столь возмутительными зрелищами, могли быть гуманными, мягкими, веротерпимыми. Поскольку человек считает себя созданием жестокого бога, он должен уподобиться последнему, служить ему согласно его вкусам, приносить ему в жертву людей, принести ему в жертву самого себя. Жертвоприношения Авраама, Иеффая и христианского бога, гнусная резня, учиненная над народами Ханаана, предполагают, как уже говорилось выше, бога, столь же свирепого и кровожадного, столь же враждебного роду человеческому, как дикие боги греков, финикиян и мексиканцев, а быть может, даже более свирепого. Каждый христианин содрогнется три рассказе о страшном культе этих последних и будет стараться так или иначе обелить своего бога от вины за те гнусные действия, которые он неоднократно предписывал своим последователям. Как только дело коснется религии, люди впадают в ослепление и не применяют к себе тех критериев, с которыми судят о поведении других. Христианин осуждает теперь варварских богов языческой древности и ее жертвоприношения, он возмущен подлыми жрецами, которые закалывали в жертву этим богам людей и поддерживали в народе гнусные суеверия, идущие против всех законов природы. Неужели же этот христианин не видит, что по тем же соображениям он должен осудить и своего бога, которому столь же гнусные попы приносят теперь в жертву еретиков, именем которого эти попы проповедуют войны и убийства, а государи изводят своих подданных! Этот христианин храбро порицает разрушительное рвение мусульман, которые с саблей в одной руке и кораном в другой опустошают Азию и Африку; но хватит ли у него мужества порицать Моисея, Иисуса Навина, Гедеона, которые во имя Иеговы шли грабить и уничтожать народы? Разве какому-нибудь богу в древних и новых религиях было за все время принесено столько человеческих жертв, сколько богу евреев и христиан? Даже жертвоприношения в Мексике не могут сравниться по своей жестокости с теми, которые во славу своих богов совершали народы Европы, разделенные в течение веков суеверными распрями пап и императоров. Сколько миллионов людей было убито в Европе даже уже после реформации! Сколько крови было пролито во Франции ради католической религии! Когда дело касалось религии, наши соседи французы, несмотря на свое врожденное легкомыслие и свою хваленую учтивость, оказывались жестокими и упрямыми, как дикие звери. Приемы, которые они применяют по отношению к протестантам, показывают, что в области фанатизма французы остались такими же, как во время своих религиозных войн. Религиозный фанатизм служил также предлогом и причиной к знаменитой Тридцатилетней войне в Германии, окончившейся Вестфальским миром. При этом религия служила маской для устремлений Габсбургской династии, которая всегда связывала свои интересы с попами и монахами против своих подданных и интересов своих соседей. Каждый прощает своему богу и служителям этого бога самые черные деяния, признает за ними исключительное право совершать преступления. К таким результатам ведет религиозное ослепление. Оно делает людей нелогичными, не дает им увидеть всю омерзительную гнусность их религий и обычаев, они не видят даже того, что совершается у них под носом и что возмутило бы их до глубины души, если бы они не были во власти своих предрассудков.
В театре зритель готов разрыдаться и испытывает жгучее негодование, когда смотрит «Ифигению», в которой показаны результаты религиозного фанатизма. Зритель проклинает жреца Калхаса, который от имени богов вырывает у нежного отца согласие на возмутительное заклание его любимой дочери. Однако тот же сердобольный зритель не находит ничего предосудительного в том, что бог потребовал от Авраама принести ему в жертву своего сына Исаака, или в том, что тот же бог потребовал, чтобы Иисус Христос принес самого себя в жертву. А между тем это - такие же преступления, как в драме «Ифигения». Зритель не видит, что ужасы, изображенные в любой трагедии, меркнут перед теми злодеяниями, которые его священные книги приписывают Моисею, Иисусу Навину, Самуилу. Давиду, Юдифи и пр.
Разве религия меняет дело? Разве преступление перестает быть преступлением, потому что в нем участвуют другие имена? Разве, допуская, что бог мог приказывать подобные гнусности, мы не убиваем самое
идею бога?
А между тем все боги во все времена наделялись гнусными чертами. Все культы носили мрачный и бесчеловечный характер. Все религии делали людей мрачными и антиобщественными. Все жрецы и попы царствовали с помощью страха, насилий и преступлений. Чем сильнее были власть и авторитет служителей неба, тем больше росли темнота и отупение народов. Во всех странах, где хозяином является духовенство, народы и государи нетерпимы, свобода мысли находится под запретом, разум подавлен, наука в загоне, суеверие торжествует над естественным чувством и над благом государства. Нации, мнящие себя в особом фаворе у своего бога и предоставляющие больше всего власти своим попам, обычно не являются ни самыми богатыми, ни самыми многолюдными, могущественными и счастливыми. В тех странах, где богаты только наглые попы и праздные монахи, где только их награждают и уважают, остальные граждане прозябают в косности, оцепенении и нищете, погружены в летаргическую спячку, в которой у них исчезает даже чувство собственного несчастья. Полное уныние охватывает умы; таланты, искусства, науки, — дети свободы — унижены и порабощены или же находят стимулы только в суеверии. Земледелию, торговле, промышленности беспрестанно чинит препятствия. Государство находится в состоянии полного застоя. Народ благочестиво предается безделью, чувствуя себя счастливым обладателем чистой веры и милости своего бога. Сам государь беден и слаб, и воин, проливающий свою кровь на полях сражения, с печалью видит, что священник, который только воздымает руки к небу, и фанатик, который вносит смуту в общество, вознаграждаются лучше, чем его заслуги по защите отечества.
Все это — неизбежный результат нетерпимости, преследований и деспотизма светской и духовной власти. Нации, некогда цветущие и уважаемые, совсем сошли на нет, обезлюдели, оцепенели. Страны Европы, самым щедрым образом одаренные природой, не возделаны, прозябают в нищете, изнемогают под гнетом двойного деспотизма и трусливо целуют руку священника, налагающего на них свое ярмо. Религия, можно сказать, свела на нет южную Европу, более суеверную, чем северная. Жалкие потомки римлян и гордых испанцев ныне пали духом, стали безвольными, бездеятельными, безнравственными рабами. Там, где господствует духовенство, земля и умы остаются невозделанными, истинная мораль отсутствует, свобода и наука находятся под запретом, промышленность в загоне, государство хиреет, и нация приходит в упадок. Все должно склониться перед торжествующим суеверием, закоренелым невежеством, непреодолимыми предрассудками, разрушительным деспотизмом, ленью, возведенной в добродетель.
соборы и храмы. Расходы на содержание божества всегда были самой значительной статьей бюджета у всех наций. Сколько миллионов находятся в Италии, Португалии, Испании, Франции. Германии в руках самых бесполезных и злостных людей! Да не пожирает ли эта саранча и наш остров? Сколько народов достигли бы процветания, если бы употребили на действительно полезные цели (в английском издании 1768 г: на водопроводы, канализацию, земледелие, на усовершенствование полезных искусств) те суммы, которые он без пользы тратили на содержание тунеядцев, на постройку роскошных церквей, на оплату богословов л обогащение попов и монахов! Уверяют, что Толедский собор обладает казной в 500000 фунтов стерлингов. Церковь Лореттской богоматери, говорят, еще богаче.
Мы показали, что деспотизм постоянно вступает 8 союз с суеверием. Но, и помимо этого, политическая тирания необходима тирании религиозной. Политическая тирания уничтожает благосостояние народов и бросает их в объятия суеверия. Нации счастливые, богатые, свободные, образованные и просвещенные выйдут из-под опеки своих попов и предпочтут заниматься полезным делом. Власть религии всего сильнее над народом несчастным. Попы знают, что благоденствие сделает народ дерзким ослушником их предписаний, а бедствия и несчастья снова бросят его к их ногам, сделают его рабом. Таким образом, деспотизм и суеверие протягивают друг другу руку. Они объединяются для дела всеобщего разрушения, нетерпимость является для них необходимым оружием, и счастье народов не может устоять против их объединенных усилий.
Вышесказанное показывает, что всякая религия по сущности своей нетерпима как в силу своих принципов, так в силу своих интересов. Поэтому пока люди видят в религии самое важное дело, они должны приносить ей в жертву все решительно, вплоть до процветания, могущества и спокойствия государства, религиозное рвение должно взять верх над соображениями государственной пользы (regies de la poMtique) и разума. Если народы временами проявляют терпимость и живут в мире и спокойствии, то это происходит лишь в результате счастливой непоследовательности или в силу текущих интересов; последние заставляют их упускать из виду принципы, которые по своей природе должны сделать их свирепыми и жестокими. В таких случаях интересы мира сего временно торжествуют над жестокостью богов. Попы вынуждены тогда сдерживать себя, не проповедовать правил, противных общественному благу. Государство пользуется передышкой, пока фанатизм, возродившись из праха, не воспрянет с новыми силами или же, под влиянием новых, непредвиденных обстоятельств, не вызовет новой смуты.
Священник мягок лишь тогда, когда ему не позволяют преследовать. Но, как только он чувствует себя в силе, жестокость ему нипочем, и он находит преступление необходимым для успеха своего обмана. Некоторые наши богословы с недавнего времени открыто выступают в своих писаниях за веротерпимость. Я не обвиняю их в неискренности или заигрывании, но обвиняю их в непоследовательности. Терпимый христианин — человек, отрекающийся от своих принципов. Терпимый священник отрекается от своих интересов и предает свое ^сословие. Чтобы убедиться в этой истине, стоит лишь обратить внимание на нарекания, вызванные писаниями ученого богослова Hoadley среди его собратьев по духовному званию. Св. Августин высказался за терпимость, но скоро изменил свое мнение. Свобода критики является одним из основных пунктов протестантской религии; ко наши протестантские священники были бы весьма не прочь преследовать и сжигать всех тех, кто в результате своей критики пришел к другим взглядам, чем они.
Таковы те печальные преимущества, которые религия доставляла и всегда будет доставлять правительствам и добрым нравам (если верить ей, она является оплотом тех и других). Она временно полезна одним только тиранам, зато вредит добрым государям, вредит народам. Беспокойная и буйная, она вызывает вечные раздоры; надменная и самонадеянная, она считает преступлением уступить разуму. Последователи ее, всегда находящиеся в состоянии Исступления, всегда будут готовы воевать, не зная за что. Жрецы ее, сообразно своим временным интересам, будут всегда противоречить себе и проповедовать то терпимость, то гонения, то послушание, то мятеж, то кротость, то убийства. Но сами принципы религии разрушительны. Они способны лишь вызывать брожение умов и создавать смуты. Религия всегда будет беспощадной, она не умеет искренне прощать своим врагам. Если она заключает с ними перемирие, она вменит себе в обязанность нарушить его при первом удобном случае, а божество всегда оправдает ее вероломство и преступления.
Пусть же после этого разум и здравая политика вынесут свое суждение о реальности той пользы, которая может проистекать от религии! Правда ли, что религия, сиречь священные, предрассудки, необходима для управления народами? Действительно ли так выгодно обманывать и одурачивать народы, скрывать от них истину? Опасно ли вывести их из заблуждения, открыть им глаза на те фантасмагории, которые толкают их на преступления, войны и неистовство? Будут ли народы несчастны, если освободятся от тирании своих попов, которые заставляют их носить два ярма, одинаково тяжелых?
Честные люди, конечно, должны будут признать правильной набросанную нами картину. Они согласятся, что все выдуманные до сего дня и существующие ныне религии бесполезны и опасны. Но нам могут задать вопрос: если религия оказывает столь явное влияние на людей и в такой мере способна развратить их, то не станет ли она в искусных руках мощным стимулом, ведущим их к добродетели? Не может ли новый законодатель, более добросовестный и просвещенный, чем те, которые до сих пор вводили религию у народов, дать людям бога, созданного по образу безусловно доброго, справедливого, мудрого человека? Короче, нас спросят, нельзя ли дать людям действительно полезную религию, способную сделать их справедливыми, мирными, добродетельными, творящими добро?
Отчасти мы уже ответили на этот вопрос. Мы показали, что раз гневный бог считается творцом всего на свете, ему нельзя приписывать неизменную доброту, справедливость и предвидение. Значит, такой бог никак не может служить желательным образцом для людей.
Прибавим к этому, что каждая религия необходимо строится на представлении о боге, который то гневается, то сменяет гнев на милость. В самом деле, какие другие отношения можно предположить между ним и людьми? Если бы религия предполагала бога всегда одинаково милостивым, то на что нужны были бы ей молитвы, культы, жертвоприношения и попы? Итак, в каждой религии непременно требуется гневающийся бог. Это должен быть бог, которого можно умилостивить. Но суровость такого бога может пугать только доброго человека и не раз смутит его ум; что же касается человека злого, то он всегда будет рассчитывать на то, что сможет легко утихомирить и упросить бога,— благостность бога лишь придаст уверенности злодею. Будучи создана воображением, религия никогда не может иметь твердых принципов, она всегда одной рукой разрушает то, что утверждала другой. Возможность искупить и замолить свои грехи уничтожает в душе человека последствия страха перед суровым богом.
Впрочем, так как природа божества всегда останется скрытой от людей, бог неминуемо должен оказаться Протеем, которого каждый человек представляет себе по-разному, на свой лад. Эта неустойчивость неизбежно будет вести к распрям и вражде между теми, кто будет заниматься этим, тем более что эти люди будут придавать своим взглядам чрезвычайно важное значение. Даже сами глашатаи этого бога и толкователи его воли вряд ли когда-либо придут к соглашению между собой. Как мы видим, их бредни, которым придают столь важное значение, лишь создают раскол между ними. Надо думать, что в своем ослеплении народы примут участие в их спорах, ни бельмеса не смысля в них. В самом деле, ведь попам во всех странах дана власть смущать душевный покой граждан и поднимать всех на ноги. Вера в гневающегося и раздражительного бога делает необходимыми культ, искупительные обряды, попов, богословов, размышляющих и разглагольствующих о боге. А так как люди всегда остаются людьми, вся эта свора будет обманывать либо самих себя, либо других. У нее будут свои, страсти, интересы и сумасбродства, и те, кто будет следовать им в надежде угодить своему богу, окажутся жертвами своих попов, их бредовых фантазий или их сознательного обмана.
Наконец, каждая религия, основанная на откровении, всегда покоится на лжи и держится только обманом и насилием. Те, кто обманывает людей, всегда сами порочные люди и никогда не будут склонны делать людей добрыми, честными и добродетельными. Обманщики больше всего заинтересованы в том, чтобы сделать людей безвольными и неразумными. Только разум и истина могут дать людям прочное счастье; если ложь полезна им, to лишь на краткие мгновения. Сеющий ветер рано или поздно пожнет бурю. (Осия, гл. VIII, ст. 7).
Нам могут указать также на естественную религию, многие восхваляют ее пользу. Но мы отвечаем, что не существует никакой естественной религии, что природа не говорит нам ничего ни об отношениях, существующих между ней и родом человеческим, ни о средствах угодить ей. Одним словом, природа не может дать нам никакой религии, опыт и разум не могут создать религию. Каждая религия по существу своему всегда находится в противоречии с природой, как и с самой собой.
ГЛАВА 10.
О ВЛИЯНИИ РЕЛИГИИ НА МОРАЛЬ; РЕЛИГИЯ НЕ МОЖЕТ СЛУЖИТЬ ОСНОВОЙ МОРАЛИ.
Если, как мы доказали, религия по самим своим принципам и тем необходимым выводам, которые делаются из них, может лишь приносить вред здравой политике и рано или поздно должна разрушить спокойствие государств, то ясно, что хваленая польза религии для морали — религию выставляют самой прочной основой морали — не более как миф. То, что вредно для общества, не может быть полезно для его членов. То, что противоречит принципам всякого разумного управления, не может быть полезно тем, которых это управление должно защищать и заставить жить в мире между собой. То, что нарушает согласие народов, что делает человека врагом себе подобных, что так часто сеет раздор между, государем от подданными, что то и дело натравляет людей друг против друга, что по-разному воспринимается каждым человеком, — это никак не может служить основой морали, неизменной
Целью, которой должно быть: сблизить людей, объединить их интересы, внушить людям справедливость и гуманность, объединить волю людей и заставить их дружно работать над своим благосостоянием, всегда связанным с благосостоянием общества. Вот те мотивы и обязанности, которые мораль провозглашает людям. Если бы религия укрепляла эти начала и делала их более священными в глазах человека, то, как бы темны и непонятны ни были догматы ее в остальном, не следовало бы из-за этого отказываться от религии. Безумно было бы нападать на религию, если бы она действительно способствовала совершенствованию людей. Добиваться ее уничтожения было бы преступлением против общества. Но следует ли щадить учения, построенные на заблуждениях и предрассудках, учения, основными принципами которых являются запрет обращаться к разуму и истине, требование ненавидеть самого себя и проклинать тех, кто видит призраки не по-вашему, а на свой лад, одурачивание людей пустыми надеждами и беспросветным страхом, причем люди не становятся от этого лучше? Нет, каждый человек, желающий добра своему ближнему и знающий свой долг перед человечеством, имеет право бороться против призраков, которые вот уже столько веков служат предлогом для неистовства тиранов, шарлатанов, сумасбродов, гордецов, скупцов и фанатиков; все они хотят быть во главе, хотят водить за нос людей, сделать их своими жалкими рабами. Надо открыть людям глаза на эту роковую систему религий, показать людям ее ложность, вскрыть всю пагубность ее принципов и их последствий, заменить их истинами, которые просветят людей и таким образом будут делать их все более гуманными и разумными. Видеть в этом злодеяние могут только те, кто пожинают плоды заблуждений человечества.
Если даже вообразить себе возможность религии, согласной с интересами людей, то эта религия, как мы видели, всегда будет построена «а химерах и фикциях и поэтому неизбежно должна будет выродиться в злоупотребления и обман, в исступленные споры и рано или поздно приведет к эксцессам и кошмарам, причем эксцессы эти будут тем крупнее, чем больше люди будут дорожить этой религией. И если даже предположить, что вначале жрецы этой религии взяты были из самых добродетельных и достойнейших людей, то с течением времени это сословие, господствуя над легковерием людским, неминуемо использует религию и божество для санкционирования своих устремлений, для увеличения своей власти, умножения своих богатств, проведения своих эгоистических интересов. Мало-помалу священники убедят свою паству, что в интересах своего блага она должна слепо подчиниться, принести в жертву божеству свой разум и свое естество. Конечно, устами божества будут говорить только интересы его глашатаев. Одурачив таким образом свою паству, попы уже играючи смогут посылать ее на величайшие преступления и заставлять ее нарушать священнейший долг человека под предлогом исполнения воли божьей. Таким образом, каждая религия, заявляя, что подчиняет людей власти того или другого бога, на самом деле подчиняет их власти попов. Каждая религия, которая предложит людям в качестве нормы поведения волю божества, фактически предложит им в качестве этой нормы волю духовного сословия, которое одно имеет власть толковать и возвещать волю божества. В результате корыстные лица станут судьями нравов и поведения народа и направят его на путь кривды и зла, если этого потребуют их интересы. Религиозная мораль всегда будет приспособляться к целям духовенства, а оно в первую голову будет пользоваться дурманом религии, чтобы заставить народ работать не покладая рук для власти попов, причем уверит его, что этим он исполняет все свои обязанности перед богом. Рассмотрим теперь, можем ли мы строить свою мораль и свои обязанности на моральном характере божества, которое нам предлагают в качестве образца. Бога называют благим. Но он не является благим для человечества, когда насылает на него несчастья; его доброта изменяет здесь ему, не является нерушимой. Капризный и неустойчивый бог то и дело нарушает гармонию и порядок, которыми мы восхищаемся во вселенной. В человеке мы называем добротой постоянную склонность делать добро себе подобным. Но когда эта склонность изменяет человеку и он начинает делать зло, мы перестаем уважать его, мы называем его злым. Далее. Бога называют справедливым. Но эта его справедливость тоже изменяет ему, раз мы не можем не признать, что невинность и добродетель часто страдают в этом мире и самые добродетельные люди часто оказываются самыми несчастными. Мы называем человека справедливым, если он постоянно готов воздавать ближнему должное и обходиться с ним по заслугам. Стало быть, если под властью всемогущего бога добродетель страдает, мы вынуждены обвинить его в несправедливости, он не может быть образцом той добродетели, которую мы называем справедливостью. Если нам скажут, что у бога нет никаких обязанностей перед своими творениями, то этим самым отвергают его моральный характер, бог уже не образец справедливости, а неразумный тиран-самодур. Добродетель видят в том, чтобы походить «а божество. Но был ли бы добродетельным язычник, взявший себе за образец Юпитера? Будут ли обладать действительно чистой моралью еврей или христианин, решившие подражать библейскому богу? А между тем очевидно, что Юпитер язычников был менее злым богом, чем бог христиан. Раз поведение последнего побуждает к убийствам, то европейцы не выиграли от перемены богов своих предков.
Если бы умозрения богословов постоянно влияли на поведение людей, то те опасные качества, которыми все религии мира наделили своих богов, скорее всего прочего могли бы уничтожить в людях всякое представление о добродетели. Если люди привыкли считать своего бога совершенным существом, действия которого возбраняется порицать; если они привыкли к мысли, что должны подражать ему и следовать ему, — они, конечно, будут стараться угодить ему, действуя так, как он. Что должно получиться из этого? Вы говорите мне, что бог, которому я поклоняюсь,— бог ревнивый, мстительный, раздражительный. Раз так, то по какому праву вы говорите мне, что я должен воздерживаться от зависти и мести, должен обуздать свой гнев, подавить ревность в своем сердце? Вы показываете мне честолюбцев, диких фанатиков, убийц, мятежников, завоевателей, воров, отцеубийц, прелюбодеев и говорите, что эти люди угодны богу, получили наитие от него, близки его сердцу. Как же вы говорите мне после этого, что я не должен желать добра ближнего своего, что следует возлюбить свое отечество и соблюдать международное право? Вы говорите мне, что бог чувствителен к подаркам и требует от меня части моего имущества, что он раб низменной корысти. Как же вы докажете мне, что бескорыстие достохвально? Язычество поклонялось Сатурну, лишившему престола своего отца, Юпитеру, искалечившему своего отца и заполнившему мир своими прелюбодеяниями и развратом; я спрашиваю: то какому праву подобная религия могла требовать сыновней любви и добрых нравов? Вы утверждаете, что коварному богу-обольстителю, которому поклоняются христиане, угодно расставлять ловушки своим слабым созданиям. Не следует ли заключить из этого, что предательство и хитрый обман — вещи дозволительные и что божество одобряет лживость? Вы утверждаете, что этого бога со столь опасным характером оскорбляют мысли, слова, действия и упущения людей. Не следует ли заключать из этого, что человек должен следовать тем же чувствам, должен вонзить нож в грудь обидчика? Согласно этим прискорбным представлениям, каждый человек должен непременно стать врагом себе подобных, каждый народ должен нападать на народ, неугодный его богу, и уничтожать его, узы человечества, общества и семьи подвергаются опасности, узы отечества, родства, дружбы должны на каждом шагу ослабевать и рваться.
Возмутительными и нелепыми, хаотическими и противоречивыми представлениями различных религий о божестве можно объяснить, почему большинство людей не имеют понятия о моральном долге или вечно сбиваются в своем представлении о нем. Наши духовные пастыри основывали мораль на невидимых силах, часто несправедливых к человечеству, на невероятных откровениях, на непонятных велениях оракулов, на велениях божества, всегда противоречивых и часто разрушительных для общества. Таким образом, эти пастыри скорее подкопали, нежели упрочили основы всякой морали. Суеверный человек никогда не знает, какой линии поведения ему держаться. Бога изображают ему жесточайшим из тиранов, коварным и безрассудным деспотом; этот бог приказывает ему быть добрым, человечным, искренним; тот же бог, который запрещает ему воровство, приказывает ему ограбить обманным путем египтян и захватить землю своих соседей; тот же бог, который предписывает ему мягкость, внушает ему ярость, исступление, фанатизм.
Доискиваясь подлинного источника порчи нравов у многих народов, мы видим, что этим источником являются возмутительные представления о божествах, представления, данные народам их религией. Находя у того или иного народа бесчеловечный, гнусный, возмутительный обычай, мы редко ошибемся, приписав его происхождение суеверию. Чтобы угодить своему богу, выродки-финикияне приносили ему в жертву своих детей. Чтобы удовлетворить своего ревнивого бога, евреи яростно уничтожали своих соседей огнем и мечом. Чтобы удовлетворить страсть своего похотливого бога, женщины Вавилона отдавались в его храме. Стараясь угодить своему мстительному и ревнивому богу, христиане вот уже столько веков считают своим долгом притеснять, мучить, сжигать воображаемых врагов своего бога. Чтобы утолить голод своего безжалостного идола, мексиканцы приносили ему в жертву сразу жителей целой провинции.
Самые дикие и возмутительные обычаи, наиболее противные природе, обычно покоятся на религии. Только религия способна задушить в душах всей нации самые нормальные чувства и превратить людей в диких, неразумных зверей. Мораль, которая может быть построена только на благе, справедливости и общественности (sociabiliite), должна исчезнуть перед лицом свирепого бога, стоящего выше природы и разума и не подлежащего критике человека. Человек должен быть бесчеловечным, несправедливым, коварным, нечестным под властью божества, которому приписываются все эти недостойные качества. Никакая мораль не совместима с религией, которая предлагает человеку руководствоваться таким образцом. Если среди людей, пропитанных этими ужасными понятиями, существует добродетель, то только потому, что природа человека на каждом шагу заставляет его отступать от этого возмутительного образца и торжествует в людях над жестокостью их бога. Раз изменчивый бог предписывает людям то преступление, то добродетель, мораль его становится ненадежной для верующих, каждый из них сам вырабатывает себе систему поведения и следует в ней только своему темпераменту. Сообразно с этим человек будет спокойным или буйным, гуманным или злобным, яростным или мягким в своей религиозности, справедливым или несправедливым, искренним или скрытным. В своем изменчивом боге и в его противоречивых предписаниях он найдет одинаково сильные доводы для оправдания любого поведения. Но, положа руку на сердце, скажите, во что должна превратиться мораль, если она будет зависеть от прихоти и интересов каждого отдельного человека, будет диктоваться только его темпераментом, особенностью его организма, быстротой его кровообращения, привитыми ему (человеку) правильными или ложными взглядами?
Истинная мораль должна быть одинаковой для всех людей и всех народов. Она должна покоиться на природе, на потребностях и интересах людей, живущих в обществе. Люди не могут столковаться относительно своих богов, их качеств и культов, но они вынуждены согласоваться между собой относительно общих правил морали. Если в своем поведении они порой нарушают эти правила, то это проистекает от заблуждений, предрассудков, страстей человеческих, от извращенности религиозных и политических учреждений, заставляющих человека быть глухим к голосу природы и требованиям разума. Невежество, в которое правительства купно с попами погружают народы, является величайшим препятствием для морали. Люди столь порочны и злы только потому, что невежественны. Они невежественны и обуреваемы пагубными страстями только потому, что их боги, их духовные пастыри и светские наставники, будучи сами слепы и злы, не стараются просветить людей относительно их долга, развивать их разум, внушать им любовь к добродетели, показать им отношения, связывающие их с себе подобными, указать и начертать им истинный путь к счастью.
Если бы возможно было представить себе бога, неизменно милостивого к людям, то есть бога, которому никогда не изменяют его доброта, справедливость и мудрость, воля которого никогда не противоречит себе и предписывает только честные и полезные для общества действия; если бы толкователи воли божьей всегда говорили языком разума, и представители бога на земле лишь санкционировали и укрепляли предписания закона,— то такой бог мог бы служить основой морали, культ его был бы дорог людям, веления этого бога сводились бы к законам природы, нашедшим новое подтверждение и санкцию. Религия была бы лишь глашатаем законов природы, всегда указывала бы на них народу, а правительство призывало бы и заставляло бы народ следовать этим законам. Но бог, которого каждый человек и каждый народ представляют себе по-разному, не может служить нормой поведения для всего человечества. Его же воля, столь различно поведанная в разных странах и столь противоречивая даже в одной и той же религии, не может дать неизменных правил поведения. Наконец, ни предписания его истолкователей, вечно спорящих между собой, ни законы государей, почти всегда несправедливые и пристрастные, ни обычаи — часто бессмысленные — невежественных и дурно управляемых народов не могут являться действительными правилами нравственности, не могут согласоваться с общими интересами всего человечества.
Обойдем всю землю и спросим каждого обитателя ее его мнение о доброте, справедливости, кротости, общительности, гуманности, честности, искренности, верности своим обязательствам, благодарности, сыновней любви и почтительности и т. д. Ответы не будут вызывать никаких сомнений, будут вполне определенны: каждый спрошенный одобрит эти качества, будет считать их необходимыми, будет хвалить их. Но если я спрошу, что каждый думает о своем боге, что предписывают законы этого бога, чему учат жрецы его, что содержится в их предписаниях и в законах государя и, наконец, чего требуют обычаи, мы никогда не сможем понять друг друга, никогда ни в чем не столкуемся. Дети Израиля скажут мне, что надо обкрадывать и уничтожать идолопоклонников, осуждаемых богом. Ревностный христианин скажет мне, что все приказываемое его богом может быть только справедливо и не подлежит критике, что надо преклоняться перед его велениями, даже если они предписывают преступление. Свирепый народ-завоеватель скажет мне, что можно без колебаний грабить и опустошать страны соседей. Торговый народ будет уверять меня, что для процветания государства дозволительны все средства. Дикарь скажет, что месть разрешается и должна быть жестокой; культурный гражданин, напротив, назовет ее злом. Индеец и француз скажут, что прелюбодеяние—пустяк; испанец и араб скажут, что оно — ужасное преступление. Татарин-кочевник будет утверждать, что можно убивать своего отца, когда он стал ни к чему не годным; Спартанец будет уверять, что благо государства требует убивать уродливых детей. Если я буду опрашивать подданных деспота, они окажут мне, что воля его — закон, что все, что он приказывает, всегда справедливо и что повиновение ему никогда не может быть преступлением. Если я, наконец, обращусь к разуму, я узнаю, чего мне держаться во всех этих столь разноречивых предписаниях. Разум скажет мне, что все, что постоянно полезно человечеству, есть благо, а все, что само по себе или по своим неизбежным последствиям приносит вред обществу, есть весьма реальное зло.
На этом основании я могу построить мораль. Найдя у людей столь различные представления, я прихожу к убеждению, что ни боги, ни попы, ни правительства, ни несуразные законы не могут предписывать нам то, что противоречит законам природы, природе человека и общественному благу. Я приду к заключению, что веления их (богов и т. д.), часто диктуемые страстью, неопытностью и исступлением, не могут являться неизменными и непреложными законами поведения человека.
Итак, мораль должна быть основана на природе. Когда человек будет свободен в своих чувствах и способен мыслить, он будет вынужден любить добродетель и ненавидеть преступление. Он ошибается в своих суждениях только тогда, когда невежество, страсть, увлечение препятствуют ему здраво рассуждать. У каждого злого человека мы найдем, что наклонности его коренятся в его политических и религиозных предрассудках, в его воспитании и порочных привычках, в ложных взглядах, которыми напичкан его ум. Злой человек — это либо человек с нездоровым организмом, либо испорченный своими предрассудками.
Религия — порождение фанатизма и обмана. Предрассудки каждого народа породили его культ. (Потребности и условия каждой нации создавали и изменяли ее государственное устройство, ее обычаи и законы. Но только опыт и размышления о природе человека, только неизменные и постоянные усилия человечества устанавливают навсегда его мораль.
Как мы уже не раз подчеркивали, причину всеобщего упадка нравов следует искать в вынужденном невежестве, в котором держат людей, в священных предрассудках, в пороках правительств и религий. Надо просветить людей, открыть им истину, научить их обращаться к разуму, надо справедливо управлять ими, надо воспитать их в обстановке добрых законов. Тогда не будет надобности обманывать людей. С людьми всегда обращаются, как с детьми, их пугают призраками, их успокаивают тоже химерами, которые никогда не заменят людям реального счастья здесь, на земле. Государи, если хотите иметь добродетельных подданных, просвещайте их, заботьтесь об их образовании, побуждайте их делать добро, а главным образом — сделайте их счастливыми. Заблуждение может принести временную и обманчивую пользу только тем государям, которые не способны или не имеют желания доставить своим подданным истинное благополучие.
Поэтому тщетно пытались до сих пор бороться с порчей нравов, сочетая мораль с религией. Ошибочно видели высшее достижение государственной политики в соединении власти богов с властью разума. Этот чудовищный союз не мог существовать продолжительное время. В слишком неравном союзе разум, дитя природы и истины, был подавлен и вытеснен религией, детищем чудесного и невидимых сил, которым подчинена сама природа. Повсюду, где мораль соединяли с суеверием, последнее влияло на мораль и в конце концов всегда порабощало ее своим капризам. Мораль не могла быть равноправной суеверию, гордящемуся своим небесным происхождением. Она вынуждена была гнуть перед ним спину и соглашаться с его чудесами и ложью. В результате мораль, порабощенная религией, стала чистейшим фанатизмом, зарылась в дебри отвлеченных понятий и забыла о человеке. Религиозный моралист потерял из виду землю, ум его занят был единственно воображаемыми отношениями между людьми и божеством, причем о последнем он не имел представлений. Наставляемый священником, человек не знал своего долга по отношению к ближнему, не занимался обществом, пренебрегал и самим собой, видел в этом мире только временный переход в другой мир, предавался бесполезным фантазиям и погружался в пагубную апатию. Если же это был человек с горячим темпераментом и склонный к фанатизму, он становился активным лишь преследуя других и истязая самого себя. Его взоры были неподвижно устремлены на одну ослепляющую его точку, он не замечал ничего, что происходило вокруг него, вся мораль его ограничивалась тем, что он ни на мгновенье не отрывал глаз от ослепляющих его призраков. Таким образом, религиозная мораль всегда делала людей исступленными визионерами, никогда не делала их разумными существами и не создавала настоящих граждан.
Человек, просвещенный разумом, получивший правильное воспитание, сдерживаемый хорошими законами, приходит в ужас, когда оказывается очевидцем преступного «ли вредного деяния или слышит о таком деянии. Человек, находящийся во власти религии и с детства развращенный предрассудками, видит зло только в том, что ему изображают как противное предписаниям религии и вредное ее интересам; дальше этого он ничего не видит. Упущенный им ритуальный обряд, всякие благочестивые мелочи и воображаемые грехи внушают ему гораздо больше страха и угрызений совести, чем действительные проступки и преступления. Такой человек убежден, что всякое оскорбление, нанесенное его религии, — величайшее из всех злодеяний; поэтому он делает из мухи слона, боится малейших упущений, терзает себя за самые невинные проступки против своей религии и легко прощает себе самую тяжелую вину. Для набожного человека, запуганного и одураченного попами, нет ничего важнее их предписаний. Ослепленный их обещаниями, он безразлично относится ко всему прочему. Он уверен, что с помощью попов сподобится милости своего бога, уверен, что этот бог менее чувствителен к обидам, наносимым его созданиям, чем к нарушению его мнимых законов. Цепляясь за эти мелочи, обеспечивающие ему дружбу его бога, он презирает этот мир и считает себя образцом добродетели, даже позволяя себе несправедливые и развратные действия, а часто и злодеяния.
Таким образом, религия, которой часто подменивают мораль, совершенно уничтожает ее и воспитывает лишь ханжей без всякой добродетели. Самые религиозные люди редко оказываются самыми честными и наиболее общественными. Что же касается большинства людей, то религия не изменяет их, они продолжают держаться привычек, которые она осуждает. Религия ничего не может поделать с сильными, закоренелыми страстями, она бессильна перед обычаями, установившимися взглядами, житейскими интересами, и, когда эти интересы разжигают страсти людей, религия не в силах противостоять увлекающему их потоку. Та же религия, которая некогда разрешала и одобряла поединки, ныне воспрещает их под страхом вечных мук. Однако мы видим дуэли в самых суеверных странах, так как общественное мнение оказывается сильнее религии, а в силу этого общественного мнения из людей, отказывающихся мстить за оскорбление, смотрят как «а трусов я обесчещенных. Отсюда мы должны сделать вывод, что общественное мнение сильнее религии. Придворные — обычно самые развращенные люди, они всего более склонны приносить свою честь и совесть в жертву своей карьере. Они говорят, как вельможи в царстве Ашем («а острове Суматре): «до бога далеко, а царь близко». Когда религия покажется людям неудобной, стеснительной, они отбрасывают ее, презирают ее, сбрасывают с себя ее иго, однако не следуют правилам морали, не прибегают к разуму, который стеснял бы их еще больше, чем религия. В таких случаях тирания религии сменяется иногда полнейшей распущенностью. Привыкнув видеть мораль основанной исключительно на религии, дурной человек льстит себя надеждой, что, освободившись от религии, сможет безудержно и безнаказанно предаваться потоку своих страстей. Худо ли, хорошо ли, он так или иначе рассуждает о своей религии, стеснявшей его, рассуждает всегда пристрастно; увидев, что религия не что иное, как глупость, он весьма неразумно заключает, что и мораль не далеко ушла от нее.
Другие, не способные рассуждать, не могут отделаться от религиозных представлений, которыми их питали с детства. Поэтому они вступают в сделку с суеверием, примиряют его со своей зазорной жизнью. Если они временно покидают его, то в надежде рано или поздно вернуться к нему и сподобиться тех милостей, которые всегда припасены у суеверия для перебежчиков, возвращающихся в его лоно. Таким образом, большинство людей предаются грабежу, кривде, насилиям, разврату, хотя знают, что все это осуждается богом; они непоколебимо уверены, что когда-нибудь смогут примириться с небом, заповеди которого сознательно нарушают. Христос говорит в евангелии: «Приобретайте на небе друзей неправедно нажитым богатством». Не утешительны ли эти слова для тех, кто грабит народ в уверенности, что получит отпущение, подавая милостыню нищим, что ему простится его воровство? Быть может, именно поэтому мы видим у христиан так много грабителей общественной и частной собственности? Государи грабят народы, а народы грабят друг друга. Самые набожные купцы разрешают себе мошенничество и плутовство. В те промежутки, которые оставляют им их страсти, разгул и погоня за удовольствиями, они просят у бога отпущения совершенных ими грехов; но потом, когда страсть снова завладеет ими, они каждый раз принимаются за старое. Мы видим везде множество порочных людей, умеющих связывать суеверие с преступлением; эти люди периодически оскорбляют и умилостивляют бога или же дают себе зарок замолить и старости или перед лицом смерти злодеяния своей жизни. Они надеются, что их неосмысленная привязанность к религии, к ее непостижимым догматам и ребяческим обрядам заменит им исполнение их долга перед ближними и всегда расположит бога в их пользу.
Итак, мораль может только проиграть от союза с религией. Религия всегда готова была прощать прегрешения против морали. К тому же, она желает безраздельно владеть душой человека; она проявляет снисходительность к преступлениям против ближнего, но раздувает и сурово карает грехи, выдуманные ею, малейшее нарушение ее правил, упущение ее обрядов, одним словом — нарушение религиозного долга, существующего только в фантазии. Священник взвешивает человеческие действия всегда с точки зрения своего интереса, в его глазах самые ужасные преступления, долженствующие навлечь гнев небесный и кары людские, это — преступления против его владычества. Он объявляет непростительными грехами поступки, совершенно безразличные для общества. Он приучает свою паству смотреть с священным ужасом на людей, не признающих его догматы, не покоряющихся его произволу, презирающих его таинства и поучения, не питающих мистического страха перед его бреднями и объектами его поклонения. Народы, воспитанные в этих предрассудках, куда больше возмущаются всевозможными воображаемыми преступлениями этого рода, чем действительными злодеяниями и нарушениями общественного порядка. Туманные слова ересь, безбожие, кощунство, святотатство производят большее впечатление на умы, чем убийство, предательство, насилие, воровство, прелюбодеяние. Темный народ привыкает смотреть на человека, не разделяющего веры попа и не подчиняющегося его предписаниям, как на гораздо более опасного преступника, чем тот, кто идет против природы и разума и совершает явное насилие над себе подобными. Эти предрассудки выгодны для религии и попов, но способны уничтожить у народов всякое представление о морали. Нации становятся таким образом суеверными и лишенными всякого представления о добродетели.
Не удивительно после этого, что в странах, наиболее подчиненных власти попов и суеверия, мы находим полное неведение правил морали, позорный упадок нравов и совершенное забвение элементарнейших законов разума и гуманности. В этих странах ложный религиозный долг вытеснил все законы морали. Самые зверские злодеяния находят здесь снисходительное и милостивое отношение со стороны попов. Храмы открыты для убийц, воров, злодеев: преступники находят в них убежище от строгости законов. Таким образом попы делают своего бога покровителем и соучастником преступлений, а с другой стороны, вырезывают и сжигают добродетельных граждан за одни взгляды, во многих случаях даже не высказываемые открыто.
Какие представления о морали возможны у испанца, португальца и итальянца, видящих, как светская и духовная власть предают мучительнейшей казни несчастного еретика, еврея или человека, по легкомыслию высказавшегося с некоторой свободой о религии или нарушившего какое-либо церковное предписание? Какое представление о морали может быть у них, если в то же время они видят, что храм божий является надежным убежищем для убийцы, руки которого еще в крови! Человек, видящий, как снисходительно поступают с действительным врагом общества и как жестоко поступают с тем, кто согрешил против религии, не может не заключить, что убийство, воровство, предательство — очень легкие грехи в сравнении с теми, которые так сурово наказуются религией. Говорят, что в Испании и Португалии народ делает попытки вырвать убийцу из рук правосудия и спасти его. Народ помогает ему бежать и укрыться α церкви «ли монастыре. Напротив, когда инквизиция преследует свою жертву, каждый спешит оказать помощь агентам инквизиции и содействовать поимке. Отец вынужден выдать своего сына, муж жену под страхом подвергнуться наказанию, как сообщники еретиков.
Мало того. В странах, где духовенство пользуется большой властью, неоспоримым авторитетом и полной безнаказанностью, где светская власть не имеет права подавлять эксцессы попов, где последние живут в изобилии и постыдной праздности, нравы духовенства быстро развращаются. Оставаясь безнаказанным, порок переходит в наглость. Обнаглевшее духовенство теряет всякий стыд и совесть, позволяет себе всевозможные преступления, а народ, привыкший никогда не критиковать поведения своих пастырей, подражать им, оправдывать их, развращается! по примеру своих священников. Сами невежественные, безнравственные, распутные и преступные, священники оставляют народ в полнейшем неведении его морального долга, снисходительно относятся к его порокам, которыми и сами запятнаны, легко отпускают грехи, в которых они и сами повинны, и делают это тем охотнее, что отпущение грехов становится для них все do-лее прибыльным делом. Всем известно, до чего доходят распутство и разврат священников и монахов в Испании и Португалии. Не подлежа юрисдикции светской власти, пользуясь ее поддержкой и уважением, они безнаказанно предаются своим порокам и преступным страстям. Светская власть может карать Священников — даже за самые тяжкие преступления — лишь с согласия духовной власти а последняя редко дает это согласие, разумеется, из боязни скандала. Известно также, что эти самые религиозные нации в Европе в то же время — самые распущенные, они отличаются мстительным характером, человек здесь тотчас хватается за нож, число убийств здесь выше, чем где-либо, нравственность ниже, чем в других странах, народ несчастнее, а духовенство могущественнее, чем в других странах. Попы заинтересованы в безнравственности народа, так как вместе с «ей растет число отпущений грехов.
ГЛАВА 11.
О ЛОЖНОМ РЕЛИГИОЗНОМ ДОЛГЕ, О РЕЛИГИОЗНЫХ ОБРЯДАХ И МНИМЫХ РЕЛИГИОЗНЫХ ДОБРОДЕТЕЛЯХ. — ПАГУБНОСТЬ ОТПУЩЕНИЯ ГРЕХОВ.
Мы видели ту великую пользу, которую суеверие оказывает морали. Теперь посмотрим, какую пользу может извлечь учение о нравственности из предписываемых религией обязанностей и обрядов. Рассмотрим те возвышенные добродетели, которые духовенство ставит выше всего, от которых зависит благоволение неба и нарушение которых считается ужаснейшим из преступлений.
Если представления о божестве, созданные мнимыми толкователями его воли, могли быть только мрачными и противоречивыми, если их (толкователей) богословские учения и мистические умозрения всегда были сплошными абсурдами, то и предписываемые ими культы и обязанности по отношению к божеству были не менее непостижимы и бессмысленны, чем само божество, говорившее их устами. Нет ничего сумбурнее прихотей суеверия; нет ничего бессмысленнее и смехотворнее, чем действия, предписываемые суеверием, нет ничего сумасброднее и бесполезнее, чем те добродетели, за которые служители суеверия обещают милости всевышнего. Приходится стыдиться за человека, когда слышишь предписания законодателей, получивших вдохновение от неба. Один требует от своего народа обрезывать крайнюю плоть у младенцев мужеского пола, совершать частые омовения, воздерживаться от мяса известных животных, отвратительного в глазах господа, не работать в определенные дни, часто совершать жертвоприношения, педантично соблюдать вздорные обряды. Другой предписывает, чтобы младенец, виновный еще до своего рождения, был погружен в воду и возродился в ней, — это важно для его вечного спасения; верующий должен воздерживаться в определенные дни от мяса, верно исполнять мистические обряды, с которыми связана благодать божья, периодически проделывать священный ритуал, ставший каналом этой благодати; коленопреклонениями, частыми движения тела и губ, произношением неизменных формул он должен призывать милость неба. Брамин велит своим ученикам совершать омовения в водах Ганга; он уверяет их, что эти воды обладают чудесной способностью очищать души от всякие скверны. Он велит им также не убивать никаких животных и насекомых, смерть их неминуемо навлечет на виновника гнев небес.
Мы никогда не кончили бы, если бы продолжали рассказывать о всех тех обрядах и детских выдумках, с которыми религия в разных странах связывает гнев и милость богов. Здравый смысл сбит с толку, теряется при виде всех этих смехотворных обязанностей, налагаемых изобретательным суеверием. Ум не в состоянии угадать смысл всех этих чудачеств, долженствующих умилостивлять небо или заслужить его благодеяния. Религия всегда старалась опорочить разум, она видела свой интерес в том, чтобы показывать народу только символы, эмблемы, загадки, тайны, обряды. Народ принимал их без критики, подчинялся им в своем легковерии, сживался с ними, никогда не сознавал их смехотворности, упрямо следовал им, потому что сама загадочность их лишь возвышала их в его глазах. Народы всегда были детьми и позволяли своим жрецам и священникам водить их за нос. Попы заблаговременно внушали им отвращение к разуму и таким образом навсегда заполучали их в свои руки. С целью порабощения народа надо было держать его в постоянной тревоге, подвергать его послушание частым испытаниям, приучать его гнуть спину под ярмом, умножать его грехи, его страхи—поводы для очистительных и искупительных манипуляций. Несомненно, из этих соображений служители богов во всех странах связали чуть ли не каждый шаг человека с религией. Таким образом они увеличивают свое влияние и свою власть, сделались необходимыми, находят в легковерии народов неистощимый источник своего обогащения. Католический священник ни на минуту не упускает из виду своего питомца. Он крестит его, воспитывает его, венчает его, отпускает его грехи, лечит его сомнения, успокаивает его угрызения совести. Даже сама смерть we ограждает от вмешательства священника и от его тирании: в некоторых христианских сектах духовенство извлекает больше выгоды из своих мертвых рабов, чем из живых. В Индии священники тоже держат народ в своих цепких лапах, не в меньшей мере, чем в христианских странах. Они то и дело подвергают верующих очистительным церемониям и зарабатывают на этом деньгу. Стоит немного пораскинуть умом, и мы убеждаемся, что мнимый культ бога является в действительности лишь культом его священнослужителей, выдумавших религии всех стран только для своей собственной пользы. Единственное несчастье для государства после упразднения культа и религии будет заключаться в том, что придется заставить массу праздных и злостных людей искать другой способ существования, более честный, чем мистификация и обман.
Обряды и ложные обязанности, предписываемые суеверием, не играли бы сами по себе никакой роли, если бы не заменили повсюду истинных обязанностей, вытекающих из природы человека. Суеверный человек уверен в важности своей религии, в том, что все предписываемое ею не может быть бесполезным и вздорным, уверен, что важнее всего на свете следовать приказаниям его бога; поэтому он убежден, что полностью исполняет свой долг, рабски следуя правилам, установленным попами, проявляя мелочную точность в пустых обрядах, смысл которых всегда останется для него непостижимым. Суеверный человек уверен, что он добродетелен и исполнил весь свой долг на земле, если следует непонятным догматам своей религии, подчиняет свой разум авторитету, не упускает ничего из поповских предписаний, которые предрассудок сделал для него священными. Очистительные обряды, отпущения грехов, жертвоприношения, всякого рода религиозные церемонии — лишь прискорбные выдумки, в которых человек заменяет жестами и телодвижениями честные движения своего сердца и общественно-полезные навыки. Всякая религия, признающая искупление, призывает к преступлению. А так как каждая религия содержит легкие, материальные приемы успокаивать божество, то она является обильным источником деморализации, плоды которой пожинает только духовенство.
Если религия и попы могли только выиграть, изображая божество корыстным, завистливым к благам людей, алчущим мяса животных и благоухания жертвоприношения, то мораль могла только потерять от недостойного торга, установившегося между небом и землей. Лукиан замечает, что жертвоприношения предполагают богов обжорливых, жадных, эгоистических, всегда готовых, как оводы, сосать кровь бедных (Животных (см. Лукиан «Зевс трагический". См. также Платона диалог «Евтиф.»). Тот же Платон в своей «Республике», кн. 2, высказывается против частных молелен в домах богачей. Он требует, чтобы богачи совершали свои жертвоприношения публично; это должно отнять у них возможность с легкостью искупать свои грехи втайне от общества. Отпущения грехов, как мы видели, должны поощрять преступления; злодей становится смелее, будучи уверен, что имеются средства успокаивать гнев его бога. Если он богат, он уверен, что может купить себе право вредить своим ближним. Он входит в сделку с богом и ведет себя в отношении его, как министры азиатских деспотов, покупающие у своих алчных господ разрешение безнаказанно угнетать и грабить их подданных или же получающие за деньги от тирана прощение своих злодеяний и ограбления народа. Сократ правильно замечает, что тот, кто дает не нуждающимся ни в чем, недостаточно постиг искусство давать; а Платон спрашивает, что должны думать боги о дарах злодее в, ибо честный человек устыдится получать даяния злодея.
Однако страсти людей, их порочные привычки, их распущенные наклонности и мимолетные преступные фантазии заставляют их предпочитать покладистое суеверие голосу суровой мудрости и здравой морали. Последняя строго осуждает бесчестные деяния и показывает злодею всю гнусность его поведения. Суеверие же утешает его надеждой на примирение с небом и успокаивает таким образом его страхи и угрызения совести. Порочный и преступный человек найдет в религии бесчисленные лекарства против упреков своей совести. Ему гораздо легче и приятнее согласиться на словах с догмами, в которых он ничего не понимает, с учениями, в которых он даже не дает себе труда разобраться, чем обращаться к стеснительной морали. Не долго думая, он отдает предпочтение суеверным обрядам, которые избавляют его от необходимости изменить свое поведение, бороться со своими наклонностями, отказаться от своих привычек. Склонный к самообману и в согласии со своим священником, он надеется, что молитвами, телодвижениями, жертвоприношениями, дарами, мимолетным и пустым раскаянием вернет себе милость своего бога; тронутый его подарками и подхалимством, бог простит ему зло, которое он причинил своим ближним. Суеверный человек находит гораздо более удобным закалывать овец, строить церкви, проявлять щедрость к попам, исповедываться им в своих преступлениях, повторять несколько молитв, принимать унизительную позу; это гораздо легче, чем пожертвовать своим честолюбием, отказаться от своей жадности, сопротивляться преступным привычкам, рвать узы, связывающие с пороком. Если под влиянием угроз ή поучений своей религии развращенный человек отказывается на некоторое время от своего дурного поведения, он скоро опять принимается за старое, уверенный, что эта самая религия всегда примет его в свое лоно с распростертыми объятиями; он уверен, что бог, подкупленный и смягченный его смирением, простит ему его прегрешения, а священник даст ему средства избавиться от угрызений совести. Человеку легко вступить на путь преступления; он слабо сопротивляется своим желаниям, так как надеется, что всегда сможет получить прощение от бога. «Ступай в храм, — говорит ему суеверие,— закалывай жертвы; пади ниц перед божеством, обрати к нему молитвы свои, поведай свои грехи священнику, и они отпустятся тебе».
Таким образом, трусливая угодливость религии превращает жизнь преступника в чередующуюся цепь преступлений и покаянных молитв. Суровый бог уступает настояниям своих служителей, дает им власть прощать от его имени оскорбления, нанесенные ему, и позволяет его созданиям продолжать оскорблять его. Раскаяние, никогда не проявляемое на деле, успокаивает совесть преступника, и злодей прощен, хотя в душе его не произошло перемены. Таким образом, несколько формул, время от времени несколько мимолетных актов раскаяния, несколько молитв должны снова водворить мир в неправедной душе государя, на совести которого постоянные притеснения; они (формулы и пр.) должны водворить мир в душе жадного, мстительного и хитрого царедворца, в душе взяточника, жиреющего на отнятом у бедняка, вдовицы и сирых, в душе судьи, у которого не уравновешены чаши весов, в душе неверной жены, бесчестящей ложе своего мужа.
Не удивительно, что люди самые развратные, с самыми преступными навыками и позорными тороками часто привязаны к религии, которую они оскорбляют своим поведением. Она — их надежда и упование. Они уверены, что она примет их, когда они обратятся к ней; они знают, что в своем всепрощении она всегда будет готова омыть их от их грехов и злодеяний; они верят, что их покладистый бог не преминет простить их, когда они преклонят колени перед служителями его. Вот почему мы находим религиозны и пыл у людей, которых их развращенные нравы, казалось бы, должны сделать врагами религии. Для них невыносима мысль, что у них будет отнят тот путь к спасению, к которому они надеются прибегнуть рано или поздно. Они боятся, чтоб их не лишили удобных средств, которые, не стесняя их страстей, смягчают их угрызения совести. Нет, пусть злодея, упорно не желающего отказаться от своих злодейств и распутства, пожирают стыд и совесть; облегчить его положение — значит предать интересы общества. Пусть он найдет спокойствие душевное только в честном поведении. Пусть он не прощает себе своих деяний, пока не исправит совершенное им зло. Пусть бесстыдные и наглые попы не присваивают себе права отпускать от имени: бога грехи, жертвой которых являются люди.
Попы всех стран выработали прейскурант преступлении. Слуги всевышнего имели, таким образом, наглость судить о том, до какого предела разрешено оскорблять его! Истинная мораль знает лишь одну неизменную меру грехов. Она считает самыми великими те преступления, которые наносят наибольший вред обществу. Она предписывает нам воздерживаться от действий, последствий которых мы не знаем. Она без различия осуждает все то, что само по себе или по своим отдаленным следствиям гибельна для нас и других. Она разрешает только то, что одобряет разум, разум же одобряет только то, что согласуется с нашей собственной природой и интересами общества, в котором мы живем. Каковы бы ни были предписания религии, законов, обычая, общественного мнения, здравая мораль может считать добродетельными только действия, полезные человечеству, а преступными — только те действия, которые приносят вред ему. Наконец, здравая мораль находит, что все, что вредно для нас самих, является безумством, а все, что ведет к угнетению людей, что делает их несчастными, есть преступление, которое никогда не может быть оправдано ни властью небесной, ни властью земной.
Что вызывает обычно угрызения совести религиозного человека? Какие преступления самым суровым образом осуждают служители религии? За какие проступки они сулят нам громы небесные? Увы, как мы видели, то, что религия осуждает самым суровым образом, редко касается общественного блага. Религия учит нас трепетать перед словами, с ужасом избегать фиктивных преступлений, которые якобы кровно оскорбляют бесстрастного бога. Итак безразличные действия, опрометчивые слова, невольные мысли могут раздражать всевышнего против его слабых созданий! В глазах верно направленного разума более реальными преступлениями являются несправедливость, грабеж, злословие, клевета, обман, неблагодарность, жестокость. Они в глазах разума — более тяжкие преступления, чем воображаемые оскорбления бога; даже согласно тем представлениям, которые сама религия пытается дать нам о боге, человек не в состоянии наносить ущерб его славе и могуществу. Те грехи, которые преувеличивает суеверие и которые люди, следуя суеверию, карают самым жестоким образом, обычно ничуть не затрагивают общественного спокойствия.
Духовенство присвоило себе право сочинять по своему усмотрению преступления и добродетели. Это опрокидывает все наши представления о морали! В самом деле, к чему сводятся те хваленые добродетели, которым суеверие присваивает исключительное право на благоволение небес? Первая из этих добродетелей заключается в слепом подчинении догматам и воззрениям, которые проповедуют нам попы. Этой добродетели придают столь высокое значение, что некоторые богословы имели наглость учить, будто она спасает людей и без добрых дел. Нельзя не признать, что эта мнимая добродетель действительно наиболее полезна религии и ее служителям. Ею должны очень дорожить злые люди; они принимают навязываемые им религиозные учения, веря им «а слово, не давая себе труда разобраться в них и критиковать их,— за это им обеспечена милость их бога, даже если они ничуть не изменили своего преступного поведения и не проявляют никакой добродетели по отношению к ближнему. Эта вера, это благочестивое ослепление, это полное отречение от разума являются столь необходимой установкой в современной религии европейских народов, что эта религия имеет дерзость отвергать добродетели, самые полезные для человечества, запрещать их у тех, кто, к тому же, не подвластен ее решениям, ее культу, ее таинствам; она нагло называет ложными добродетелями те, которые не исходят из ее верований.
Но что может быть пагубнее для морали, чем такое объявление презренными и преступными самых честных действий, самых героических и необходимых для человечества? Умеренность Аристида, мудрость Сократа, непреклонная справедливость Катона, редкие добродетели Антонина оказываются лишь грехами в глазах людей, которые берут на себя роль моралистов! Неужели воздержанность, благотворительность, гуманность, справедливость, умеренность неверующего, идолопоклонника, философа — менее почтенные качества, чем несправедливость, зверство и варварство священника или ханжи? Этого никак не следует думать. Добродетель не зависит от сумасбродств и хитросплетений богословов. Если данный человек добр и добродетелен в Пекине, он не может быть плохим ни в Риме, ни в Париже и Лондоне. Только суеверие может в такой мере ослепить человека, чтобы убедить его, что нельзя быть добродетельным, если не веришь в нелепые выдумки суеверия.
Но интересы священства требовали, чтобы утвердились эти смехотворные взгляды. Все, кто противится этим взглядам, бесполезны для духовенства, и чтобы сделать своих противников ненавистными в глазах общества, попы изображают их как людей безнравственных и лишенных добродетели. Поэтому набожный человек представляет себе, что те, кто не следует его религии, плохие граждане и что действительные добродетели — лишь те, которые предписаны произволом его священника. А этот последний устанавливает мораль только в зависимости от своих интересов. Блага в том мире попы обещают только тем, кто всецело подчинялся им в этом мире, смиренно принес им в жертву свой разум, слепо принимал их догматы, тщательно выполнял установленные ими обязанности, был щедр «а даяния в пользу церкви, ревностно защищал интересы попов, проявлял горячую любовь к богу, которого служители всех религий рисуют в самом отталкивающем виде. В самом деле, как можно искренне любить существо, природа которого нам не известна и которого тем не менее попы всех стран изображают в своих интересах самым злым и коварнейшим из тиранов? По какой роковой случайности разум вынужден не признавать добродетелей, которые проповедуют нам богословы? И по какому безумию суеверие отвергает добродетели, утверждаемые разумом? Мы оскорбляем богов, если отказываемся считать добродетелями дикий фанатизм, жестокость и преследования еретиков во имя божественной любви; мы оскорбляем природу и разум и наносим большой вред самим себе и нам подобным, если стремимся к тому фанатическому подвижничеству, которое нам предлагает религия.
Природа требует от нас самосохранения, жизнерадостности; она велит нам трудиться над собственным счастьем, украсить нашу жизнь. Разум учит нас, что, для того чтобы любить ближнего, как самого себя, чтобы заслужить его уважение, признательность и поддержку, мы должны делать ближнему добро и быть добродетельными по отношению к нему. Какие же останутся у нас стимулы делать добро, если религия велит нам ненавидеть самих себя, избегать уважения других, унижать себя в своих собственных глазах, во всех наших действиях иметь в виду только бога, которого мы не знаем, отказываться в угоду ему от радостей жизни, уходить от того, что необходимо для нашего счастья? Религия превозносит этот кошмар, называет его смирением; но разве она не уничтожает таким образом того единственного стимула, который в этом превратном мире заставляет человека делать добро, не уничтожает единственной награды, которая остается добродетели? Можно ли требовать, чтобы человек, который убил в себе уважение к самому себе и которого уверили, что грешно любить себя, стремился заслужить любовь и уважение тех, с кем его заставила жить судьба?
ГЛАВА 12.
ПРОДОЛЖЕНИЕ. — О ФАНАТИЧЕСКИХ ПОДВИЖНИКАХ СУЕВЕРИЯ.
Отказываться от разума, добровольно ослеплять себя, упорно затыкать уши перед истиной, забивать себе голову страшными и непонятными фантасмагориями; приносить в жертву призракам законнейшие желания своего сердца, яростно сражаться с теми, кто отказывается сходить с ума на ваш манер, и уничтожать их; жертвовать прихотям попов своим благополучием и спокойствием общества; жить плача и воздыхая; отказываться от благ жизни, хотя создателем их считаешь юга; истязать свою плоть, сделать свою жизнь невыносимой; с жаром защищать предрассудки, хотя вы не знакомы с ними по существу; запечатлеть, если понадобится, свое упрямство своею кровью — таковы те странные добродетели, которые религия называет сверхъестественными и божественными; несомненно, она называет их так потому, что они противоречат природе, и потому, что разум не может догадаться об их основаниях, а если бы мог взвесить их, вынужден был бы отвергнуть их. Эти добродетели религия предпочитает тем, которые она презрительно называет человеческими или ложными, так как они основаны на природе человека, полезны для его счастья, необходимы для существования общества.
Религия гораздо больше носится с этими иллюзорными добродетелями, чем с гуманностью, справедливостью, согласием, душевным величием, энергией. Будь жесток, зол, бесчеловечен, но легковерен — таков клич суеверия. Будь кроток и воздержан, твори добро и думай, как хочешь, — говорит истинная мудрость. Бесполезный винтик на этой земле, отдайся добровольно страданиям в этом мире тлена, направь все свои помыслы на будущее — говорит нам суеверие. Будь великодушен, энергичен, трудолюбив, — говорит истинная мудрость, — работай над своим счастьем в этом мире, заслужи любовь и уважение своих сограждан, заслужи их своими полезными действиями и добродетелью.
В течение многих веков государственная власть, будучи соучастницей суеверия, казалось, стремилась уничтожить в сердцах людей те единственные побуждения, которые могли сделать людей полезными государству и, стало быть, добродетельными. Правительства отдали попечение о морали в руки служителей суеверия, в интересах которых всегда было воспитывать лишь бесполезных фантазеров, плохих граждан, опасных фанатиков, склонных слепо идти за ними. Богословие, не интересуясь действительной нравственностью (moeuns reelles), занималось одними тонкостями, пустыми гипотезами, комментариями к велениям своего бога. Покорность требованиям религии была для него гораздо важнее, чем следование разуму, поиски истины, истинная наука и мораль Правительства были убеждены, что с помощью религии могут управлять народами, делать их покорными и внушать им любовь к добродетели, или же, возможно, довольны были иметь униженных, невежественных, порочных и безнравственных подданных; так или иначе, они ограничивались тем, что заставляли своих подданных быть религиозными и правоверными и не помышляли о том, чтоб научить их истинному долгу. Воинствующее богословие (la theologie polromique) отравляло мир своим ядом. Людей пичкали одними догмами, мистериями, мифами, комментариями к темным книгам. Подданных заставляли верить в то, что для них всегда оставалось непонятным, навязывали им по своему произволу определенные обычаи и обряды. Государи не помышляли об издании хороших законов, о вознаграждении добродетели и талантов, о наказании порока и о порицании бездарности. Обращалось внимание только на религиозную установку человека. Если в этом отношении все обстояло гладко, то ему разрешалось быть безнравственным и лишенным добродетели. Чем больше мы останавливаемся на религии, тем более мы убеждаемся, что она разрушает мораль и отвращает человека от объектов, действительно достойных его внимания.
Действительно ли люди, воспитанные в религиозном духе, приносят пользу нации? В чем заключается эта польза? Считает ли набожный человек себя добрым гражданином, примерным супругом и отцом, короче — считает ли он, что он исполнил весь свой долг и является полезным человеком потому, что запомнил догматы, которых не понимает, усердно посещает церковь, тысячу раз повторяет бессмысленные слова молитвы, аккуратно присутствует при богослужении и церемониях своего культа, внимательно слушает поучения священника, педантично воздерживается от скоромного? Или потому, что он бежит от мира и живет в уединении, предается бесплодным умозрениям, делит свое имущество с попами и монахами и отдает им то, что взял у общества? Можно ли быть гражданином, ничего не делая для своей родины? Может ли хороший отец семейства запускать свои материальные дела? Полезно ли терять все свое время на молитвы? А между тем человек, поступающий таким образом, является в глазах религии добропорядочным и благонравным, хотя общество не получает от него никакой пользы. Богословы учили, что христианин we может быть судьей, солдатом, купцом. (Католические священники считают безбрачие великой добродетелью. Это высшее совершенство имеет за собой, по крайней мере, тот плюс, что отделяет их от общества. История нашей страны показывает, что в результате идеализации воздержания вымерли все династии Гептархии. (Под Гептархией, семицарствием, понимаются семь королевств, основанных англосаксами b Британии в V — VI ст. Гептархия продолжалась 381 год, до 830 г., года смерти Эгберта, царствовавшего над всеми семью королевствами. При «ем народное вече дало им название Англия).
Еще меньше пользы получает общество от мнимых совершенств, которые предлагают нам религии, похваляющиеся своей пользой и необходимостью человечеству. В самом деле, в чем заключаются эти чудесные совершенства? Стремящиеся к ним подвергают себя добровольному безбрачию; оно· уменьшает население страны, рвет нити, связывающие гражданина с родиной, упраздняет любовь ικ своим близким, заставляет страдать человеческую природу, протестующую против этого фанатизма. Другие отказываются от самых законных радостей, они считают, что прогневят своего бога, если будут наслаждаться его дарами; они воображают, что угодят творцу, презирая его творения; они плачут, страдают, истязают себя, умерщвляют свою плоть. Они уверены, что достигли верха совершенства, порвав со всем окружающим, возненавидя самих себя, предаваясь горечи и скорби, разрушая мало-помалу свой организм, который природа велит им беречь и сохранять. Почти во всех религиях мира мы встречаем множество таких безумцев, которые в своем исступлении считают добродетелью ненависть и презрение к самому себе, добровольное рабство, меланхолию, праздность, самоистязание — короче, беспрерывные оскорбления своей природы, не приносящие реальной пользы ни им, ни обществу.
Однако на этих абсурдах построено дикое поведение множества беснующихся подвижников, которых суеверие повсюду выдает нам за законченные образцы добродетели. Может ли здравый смысл обнаружить какие-нибудь реальные добродетели у этих несчастных аскетов, изобретающих тысячи способов мучить себя в этой жизни, чтобы заслужить неизъяснимое блаженство в будущей жизни? Может ли разумный человек найти какую-нибудь заслугу в поведении этих исступленных фанатиков? Уверенные, что защищают интересы бога, о котором они не имели ясного представления, и религии, которую они приняли, поверив ей на слово, они умирали с мужеством, достойным лучшей доли; они подвергали себя тысяче опасностей, чтобы распространить свои диковинные предрассудки; они думали угодить богу, проявляя упорство, которое оказывалось сильнее тиранов, казней и палачей. Во всех религиях мира находились люди с разгоряченным воображением, с непобедимым упрямством и безмерным мужеством, которые верили, что бог требует себе в жертву их жизнь, полученную ими от него. Своей твердостью в пытках они являли миру достопамятное зрелище; чувство гуманности страдает при виде его, разум стыдится его, но религия видит в нем доказательства своей благости.
Столь же гордится религия теми пресловутыми аскетами и подвижниками, которые как бы состязались между собой в изобретении самых редких способов самоистязания. Какую пользу принесли обществу все эти пустынники, анахореты, суровые отшельники, беснующиеся факиры, неистовые дервиши, которых легковерие повсюду почитает, а суеверие превозносит как перлы добродетели? (В оригинале: Talapoins — члены буддистского религиозного ордена). Можно ли видеть в странном поведении этих ненормальных людей что-либо иное, как не глубокую меланхолию, питаемую представлением о варварском боге, и — возможно — также тщеславное желание отличиться от других людей и добиться их восхищения? Неразумные аскеты! Неужели благостен бог, которому вы стараетесь служить тем, что стали сами себе врагами? Убедитесь в своем безумии! Вы поклоняетесь злому гению, демону, отцу-выродку, который рад видеть слезы своих голодных детей и ваши мучения, яростному тирану, которому любо видеть вокруг себя ужас и отчаяние. Если бы ваша религия не противоречила себе на каждом шагу, она должна была бы сказать вам, что всеблагому богу не могут доставить удовольствия ваши страдания, что всеведущему богу известны все ваши нужды и без ваших докучливых просьб. Разве вы сами не понимаете, что наслаждаться дарами всевышнего значит идти по стезе господа, изъявлять ему свою покорность? Если бог любит свои создания, то разве вы не служите ему, когда приносите им пользу? Разве любить произведения его рук не значит любить его самого? Разве наслаждаться ими не значит возбуждать в себе чувство благодарности к нему?
Но там, где бога мыслят скорее врагом, нежели другом человечества, эти мрачные представления не могут не сбивать людей с толку. Люди воображают тогда, что надо служить богу и обезоруживать его гнев печалью и рыданиями. Конечно, именно этот взгляд и породил все эти безумства подвижников. Своими строгими нравами, суровым поведением, человеконенавистничеством, угрюмостью, жестокими лишениями и тысячью изощренных мук подвижники, невидимому, желали лишь показать людям злой характер господина, которому они служат. Перед лицом сурового бога должно исчезнуть веселье. Надо согласоваться с его диким и мрачным нравом. Вот почему во всех странах мира суеверный человек считал своим долгом уходить от мира, отказываться от радостей жизни, разлучаться со всем тем, что могло отвратить его от его мрачных идей. Как мы уже заметили, гордость, несомненно, сыграла немалую роль в диком поведении людей, которых религия делает своими героями. К аскетам я (циникам всех религий можно применить слова, сказанные Квинтилианом по адресу циников его времени: (Вы же применяете новый способ обхаживания и лишениями добиваетесь поклонения себе). Странности и чудачества привлекают к себе взгляды толпы. Аскетический образ жизни внушает ей уважение; самоистязание импонирует ей, изумляет ее, и в результате она видит в людях, которым, невидимому, удалось победить природу и свои потребности, божественные, сверхъестественные существа. Если без предубеждения подойти к побудительным мотивам большинства тех фанатиков, которых почитает суеверие, мы найдем, что их толкнули на подобный образ жизни либо безудержное воображение, либо глубокая меланхолия. Их поддерживают туманные надежды и еще чаще гордыня. Народное уважение с лихвой оплачивает им их добровольные муки. Народ в своем ослеплении воображает, что бог по справедливости не может не вознаграждать и не любить тех, кто имел мужество страдать, отказываться от радостей жизни и все покинуть ради него. Полагают, что бог обязан уделить часть своей славы полоумным, которые приносят ему эту бесполезную жертву. Не сомневаются, что эти святые безумцы пользуются влиянием при дворе всевышнего и что их молитвы очень действительны у господа. Наконец, и сам подвижник верит, что у него большая заслуга перед господом, что бог должен быть ему благодарен и уважать его за его узость, меланхолию, фанатизм, даже за его ребяческое тщеславие.
Мы уже не раз говорили о той беспокойной и буйной добродетели, о той священной лихорадке, которую религия называет религиозным рвением. В основе этого рвения лежит слепая привязанность к так называемому делу господа и убеждение, что необходимо расширять владычество господа. Эта хваленая добродетель часто оказывает весьма разрушительное действие; она не только вносит развал в жизнь нации, она толкает одержимых ею также на рискованные предприятия, первыми жертвами которых становятся обычно они сами. Большинство! сект создано этими неутомимыми фанатиками, которые в своем религиозном рвении отправляются на край света и несут туда заповеди и культ своего бога. Они воображают, что богу, подобно честолюбивым государям, угодно расширение его владений. Поэтому они пересекают пустыни и моря, чтобы добывать для него колонии и, проливая свою кровь, завоевывать ему новых подданных. Однако их религиозное рвение часто плохо вознаграждается в этом мире: старые туземные боги наказывают смельчаков, нарушающих их господство.
Из всех страстей религия больше всего способствует тщеславию, она делает его необузданным, неукротимым. У людей с религиозным рвением кипит кровь в жилах, у них желчный и гневный характер; прибавьте к этому большую дозу невежества, гордости и самонадеянности, и это рвение превратится в непреодолимое упрямство. Самый упрямый человек — это тот, у которого религия развратила совесть. Самый непреклонный человек — это невежда, считающий себя знающим, уверенный, что за спиной его стоит бог; он уверен, что сражается за божье дело и что бог является свидетелем его мужества и рвения. Даже наталкиваясь на порицание, он еще более упорствует в своем безумии, в своей гордыне он готов идти против всего мира, в своем упрямстве он видит десницу божью, поддерживающую его, ему не приходит в голову ни малейшее сомнение в правильности его суждений. Он делает все по-своему, считает свое ослепление священным и, не задумываясь о последствиях, бросается очертя голову на самые рискованные дела. Невежественный и искренний фанатик часто опаснее лжеца и лицемера. Люди этого закала часто вносят смуту в жизнь наций. Проникнутые уверенностью в правоте своего дела, они не поддаются никаким человеческим соображениям. Человек, вбивший себе в голову, что он защищает своего бога, такой человек готов, не задумываясь, учинить любой беспорядок и смуту; на самом деле он защищает только свое тщеславие, свою невежественную самонадеянность, свои глупые предрассудки. Пусть погибнет весь мир, такой человек будет с усмешкой стоять на его развалинах. Религиозное упрямство всегда будет в состоянии потрясать государства.
Таковы великие деяния и роковые добродетели показных героев религии. Таковы те чудесные достоинства, которые религия награждает пальмой первенства. К таким совершенствам фанатизм призывает свои жертвы. Созерцание, молитва, уединение, праздность, отречение от мира и его радостей, презрение к разуму, опыту и науке, аскетизм, самоистязание и, наконец, готовность встретить смерть, учиняя беспорядки и смуту в обществе, — вот те возвышенные добродетели, которые отличали в глазах темного народа основателей и героев многих сект.
Темный народ ошеломлен и поражен этими неподражаемыми подвижниками, но при этом поклонение его отнюдь не остается (Платоническим. Любимцев богов осыпают богатствами, почестями и подарками. Со временем отказ от земных благ приносит фанатикам большие богатства. Восхищенные блестящим смирением этих великих личностей, народы разоряются, чтобы обогатить тех, которые вначале дали обет бедности; народы спешат возвеличить и отличить людей, которые кичатся тем, что презрели величие. Людей, которые вначале отказывались от необходимого, теперь окружили роскошью. Таким образом, преемники жалких энтузиастов-фанатиков, основавших христиан скую религию, постепенно стали могущественными государями, равнялись с королями и нередко заставляли их отойти на второе место. При наших саксонских королях в Англии за убийство платили денежную пеню. Закон короля Альфреда назначал цену и за жизнь самого короля; но пеня за убийство архиепископа-примаса была выше пени за убийство короля. В римско-католическом церковном праве папа сравнивается с солнцем, а император с луной: последний должен подчиняться папе, папа же не подчиняется никому. У папы два меча, духовный и земной; последний находится в руках королей, но own должны употреблять его по произволу лапы. Император — пила, которая действует только тогда, когда ее возьмет в руки папа. См. декреты Грациана. Унаследованное уважение заставляло предубежденные народы почитать их даже тогда, когда в них не находили и малейшего следа тех вздорных добродетелей, за которые восхищались их предшественниками.
Добродетель — мы еще раз повторяем это — заключается в том, что полезно для человечества. Праздность не может быть полезной. Созерцание, молитва, уединение не могут дать никаких преимуществ; самоистязание, человеконенавистничество, желчность, фанатизм и упрямство не могут быть причислены к добродетелям. Итак суеверие, его добродетели, которым оно отдает преимущество перед истинными добродетелями, его предписания, которыми оно заменяет эти последние,— все это не только не является опорой морали, а, напротив, как бы придумано только для того, чтобы ослабить ее и уничтожить. И, наконец, догмы и основные принципы религии, которая наделяет своего бога определенными качествами, не совместимы с разумом. Принципы становятся шаткими и ненадежными, — даже при предположении благого бога, — как только оказывается, что этот бог, который должен служить людям примером исполнения своего долга, не подчинен общим правилам и мог хоть на один момент отступить от справедливости, благотворения и доброты. Как можно совместить твердую мораль с религией, первый догмат которой заключается в том, что бог допустил падение человека, излюбленнейшего из его созданий, что сам бог послал человеку искусителя и воспользовался падением человека, чтобы наказать его и пролить свой гнев на все его невинное потомство? Можно ли согласовать мораль с религией, которая учит нас, что бог, обманув людей, несправедливо наказывает их, делает их игрушкой своей жестокой фантазии? Если соединять столь чудовищную религию со здравой моралью, то мораль, будучи подчинена религии, либо вовсе будет низвергнута, либо будет ненадежной.
ГЛАВА 13.
СУЕВЕРИЕ ПРОТИВОРЕЧИТ ИСТИННЫМ ПРЕДСТАВЛЕНИЯМ О ДОБРОДЕТЕЛИ, СПУТЫВАЕТ ИХ И УНИЧТОЖАЕТ. — ЕСТЕСТВЕННЫЕ ПРИНЦИПЫ МОРАЛИ.
Из столь ощутительного и частого противоречия между основными догматами каждой религии и истинными принципами морали проистекает явный ущерб для морали. Догма всегда выступает против морали; в результате этого столкновения между ними мораль почти всегда оказывается ослабленной или разрушенной. Догма — небесного происхождения и лежит в основе религии; следовательно, она должна быть выше морали, которая происходит от людей и имеет своим объектом только человечество. Догма не может изменяться, вера неизменна; религиозный человек не сомневается в подлинности тех фактов, которые ему рассказывают о боге, эти факты должны направлять поведение человека, он должен подражать своему богу. Если этот бог не раз совершал самые дикие и черные дела, то разум тщетно будет пытаться отвратить человека от подражания им; догма сильнее разума и скажет верующему, как ему поступать. Если религия учит, что бог тысячу раз был виновником или вдохновителем преступлений, убийств, насилий, гонений, нетерпимости, то не видно, на каком основании мораль может требовать от людей воздерживаться от насилия, жить в мире, неуклонно следовать правилам справедливости и гуманности. Нам возразят, что тот же бог дал также свидетельства своей доброты; но из этого следует лишь, что человек, почитающий бога и подражающий ему, может быть добрым и злым, в зависимости от своего темперамента и условий.
Итак, мораль, построенная на религии, всегда будет сомнительной, так как каждая религия предполагает бога изменчивого. Эта мораль будет зависеть от интересов и произвола каждого верующего и от того, с какой стороны будет представляться ему его небесный образец; бог будет являться ему то добрым, то злым, и человеку предоставляется выбор, на какого бога ему следует походить. Спросите христианскую религию, являются ли добродетелями гуманность, согласие и любовь к ближнему? Она без запинки ответит вам, что ее основатель проповедовал эти правила как самые угодные богу. Спросите служителей той же христианской религии, были ли угодны их богу свирепый Моисей, жестокий Давид и все те кровожадные и фанатичные короли, которые убивали, преследовали и мучили еретиков? Попы ответят вам, что все эти личности были охвачены священным пылом, который выше гуманности, кротости и любви к ближнему.
Однако нельзя отрицать, что религия в некоторых случаях согласна с разумом. Для того, чтобы вернее обмануть людей, надо уметь сочетать ложь с истиной, надо уверить людей, что их хотят сделать счастливыми. Их надо обольстить и поразить. Их непременно возмутила бы религия, которая по всем· пунктам противоречит требованиям их природы и заявляет, что намерена уничтожить мораль.
Поэтому религия вынуждена подделываться под язык разума, к которому она запрещает обращаться. Она вынуждена делать заимствования из морали, чтобы привлечь к себе людей. Ее апостолы и миссионеры обольщают людей своей умеренностью, своими добродетелями, по крайней мере кажущимися, строгими нравами, строгим поведением, полезными наставлениями, которые они примешивают к своим кошмарным фантазиям. Таким образом, мораль иной раз служила скамеечкой, с помощью которой религия всходила на престол. Но, добившись этого, религия в дальнейшем оказывает морали презрение и пренебрежение, заставляет ее уступить первенство той фиктивной морали, которая строится только на воображении и служит только интересам попов.
Добродетели, построенные на отношениях между людьми, оказываются, таким образом, на втором плане. Религия не терпит сравнения этих добродетелей с теми, которые она строит на воображаемых отношениях к божеству. Всюду, где господствует религия, интересы земли должны быть подчинены интересам неба. Поэтому, если бог приказывает нам быть жестокими, фанатиками и мятежниками, мораль и политика тщетно будут призывать нас быть гуманными, кроткими и покорными. Там, где сила на стороне суеверия, разум вынужден молчать. Мораль становится служанкой суеверия; ее слушают лишь в том случае, если указания ее согласны с целями ее властного и почти всегда безумного повелителя. Бог внимает только вере. Только ей известны его тайные намерения; она обладает исключительной властью навлекать и усмирять его гнев. Итак, надо следовать только религии, ее предписания заменяют в глазах ее последователей все прочее.
Уже с первого взгляда явствует, что религиозные представления не в состоянии сделать людей лучше, совершеннее. Представления о боге карающем и вознаграждающем не в силах укротить страсти тех, которые как будто наиболее уверовали в бога. Тиранов и даже попов, которые основывают все свои права на религии, она не делает справедливее, умереннее, добродетельнее. Мало того! Мы показали, что самые религиозные и правоверные нации обычно более всего далеки от здравой морали. В этом нет ничего удивительного, ибо религия учит людей, что они должны довольствоваться одною ею; она дает им мораль, приспособленную к интересам попов, она отпускает все преступления, успокаивает все угрызения совести, примиряет с богом. Сильная у своего бога, она доставляет вечные награды даже тем, кто менее всего заслужил их. Разве можно сравнить эти выгоды с теми, которые дает мораль! К тому же, нет ничего легче, чем быть религиозным, тогда как, при теперешнем положении вещей, нет ничего труднее, чем быть добродетельным.
Мир полон религиозных людей. Имеются целые нации, среди которых ни один человек ни разу не усомнился в догматах своей религии. Но способствует ли это распространению добродетели? Счастливее ли положение народа от того, что угнетающий его тиран в точности соблюдает религиозные обряды? Облегчается ли притеснение народа от того, что набожный деспот пойдет в сопровождении толпы ханжей-царедворцев в церковь и станет молить бога смиловаться над народом, который бедствует под гнетом и произволом того же тирана? Как видно, религия создана только для того, чтобы играть людьми и обманывать их относительно истинных виновников их несчастий. Народам безразлично, правят ли ими люди верующие или безбожники. Разве верующий тиран менее тиран, чем неверующий? Разве министр, царедворец, священник, грабящие, угнетающие и обманывающие народ, становятся менее вредны оттого, что ко всем своим преступлениям присоединяют еще невежество и религиозность? Религия не только не делает людей добродетельнее, но дает им также возможность обходиться без добродетели. Она освящает обман попов, она оправдывает и отпускает преступления тирании, она примиряет с богом всех, кто оскорбил и обидел его несчастные создания. Следовательно, она не только не способствует морали, а, напротив, поощряет нарушения ее и притупляет совесть; она никогда не сделает из злодея честного и добродетельного человека.
Не говорите нам о чудесных превращениях, которые религия производит в сердцах людей, об изумительных обращениях. Даже по признанию своих апологетов эти обращения так редки, что рассматриваются как сверхъестественные следствия божественной благодати. Но, положа руку на сердце, много ли выиграла истинная мораль от этих чудесных обращений и внезапных переворотов в характере и поведен горсточки людей, преображенных религией? Вознаграждено ли общество за свои долгие страдания тем что преступные и порочные виновники их внезапно решили посещать церкви, усиленно молиться, поститься, уединиться, уйти от светской жизни и ее удовольствий, но при этом и не подумали об исправлении всего причиненного ими зла? Может ли религия похвалиться, что она исправляет привычные наклонности порочного человека? Сделала ли она из завоевателя, не дающего покоя своим подданным и соседям, миролюбивого монарха, пекущегося о счастьи своего народа? Смягчила ли она заскорузлое сердце скупца, всю свою жизнь только копившего деньгу? Побудила ли она надменного царедворца или недобросовестного министра прекратить свои притеснения, отказаться от своей заносчивости? Заставила ли она расхитителя общественного добра возвратить обществу его украденное имущество и воздержаться от дальнейшего грабежа? Конечно нет! Религия редко совершает подобные чудеса.
Что же в таком случае дают те важные перемены, которые религия якобы производит в сердце человека и которые, как нас уверяют, радуют бога и весь его небесный клир? Каждый человек выбирает из того, что предлагает ему религия, то, что наиболее соответствует его темпераменту, наиболее подходит к его страстям и интересам и при этом меньше всего стоит ему. Человек властный, гневный и горячий становится ревнителем веры, нетерпимым гонителем. Человек с богатым воображением становится фанатиком. Желчный и меланхоличный человек уединяется, уходит в свою мизантропию. Скупому по сердцу воздержание. Мот отдаст бедным свое достояние. Женщина легкого поведения, которой опротивели ее похождения, обращает, соответственно своему страстному характеру, свою любовь на бога и, быть может, станет вдохновенной визионеркой.
Итак, каждый человек, в сердце которого религия произвела перемену, в сущности дает лишь новое направление своим обычным страстям. Он будет стараться угодить богу, предаваясь ради него тем же страстям. Чудесные обращения на почве религии всегда заключаются лишь в том, что страсти человека лишь меняют свой объект, направлены отныне на призраки. Эти исцеления знают только духовные лекарства перед миром реального зла. Общество ничего не выигрывает от того, что у его насильников пороки сменились религиозностью, так часто обременительной для других, бесполезными молитвами и постами, бессмысленным самобичеванием, экстатическими видениями. Нация, которую долгое время угнетал и грабил тиран, которую он довел до нищеты, не может считать себя достаточно вознагражденной запоздалыми сожалениями малодушного монарха, просящего у бога «а ложе смерти, когда он уже не в состоянии вредить ей, прощения за зло, которое он причинял ей в течение всей своей жизни. Если кто заслуживает умереть в отчаянии, то, несомненно, — эти кровопийцы, жизнь которых была сплошною цепью преступлений и насилий. Религия не должна отгонять от их смертного одра демонов ада. Пусть пример этих людей по крайней мере устрашит наглого злодея, когда он еще в силе; быть может, муки и угрызения совести умирающего тирана повлияют на чудовища, потешающиеся над несчастьями, страданиями и слезами народа.
Если даже предположить, что перемены, вызываемые в сердцах людей религией, носят более реальный и полезный характер и происходят чаще, то все же, в конечном итоге, добро, приносимое людям суеверием, не может сравниться с тем постоянным и бесконечным злом, которое является его прямым результатом. Страх и угрозы оказывают иногда влияние на некоторых людей, обуздывают не очень бурные страсти, сдерживают тех или иных робких людей; впрочем этих последних могли бы также сдержать их темперамент, воспитание, общественное мнение и страх перед законом. Но могут ли эти жалкие факты вознаградить человечество за то бесконечное зло, которое всегда приносит ему фанатизм? Беспорядок и несчастья, повседневно причиняемые религией, огромны; целые нации на каждом шагу чувствуют их. Добро же, которое может принести религия,— если она вообще может принести добро,— ограничивается немногими личностями, которые по своему темпераменту не слишком уж склонны к злу. На каждую руку, которую останавливает страх перед богами, приходятся сто тысяч рук, которые он вооружает на дело разрушения. Религиозное неистовство, носит эпидемический характер, его не могут остановить ли разум, ни законы, «и верховная власть.
Итак, взвешивая выгоды и невыгоды религии, мы видим, что причиняемое ею зло велико, как океан, а добро, которое она может принести, — лишь капля в море. В самом деле, сравним, с одной стороны, войны, гонения, тиранию, смуты, убийства, насилия, которые совершались на нашей земле во имя бога, с тем добром, которое в каждом столетии могло произойти от примерного поведения нескольких личностей (они и без религии были бы честными людьми). Лекарство, отравившее целые нации, не станет хорошим от того, что оно вылечило двух-трех граждан, или от того, что несколько человек, более крепких и выносливых, в конце концов остались в живых, не погибли от него. Конечно, некоторые яды могут оказывать иногда исцеляющее действие или — вернее — приносить временное облегчение людям с крепким организмом; но у большинства людей эти же яды в конце концов разрушают организм и причиняют смерть.
Чем ближе мы присматриваемся к религии, тем более убеждаемся в том, что религия во все времена была факелом, который своим обманчивым светом сбивал с пути людей, тогда как пламя его сжигало их жилища. В руках фанатизма, шарлатанов и тирании этот факел служил лишь для того, чтобы зажигать дикие страсти, неугасимую ярость, раковые раздоры и вызывать кровавые перевороты. Религии, будучи основаны только «а разгоряченном воображении экстатиков или на корысти шарлатанов, опираясь только на упорное и самонадеянное невежество, на насилие и власть, неизбежно вызывали ожесточенные споры; брат восставал на брата... Таким образом религия порождала смертельную ненависть, заставляла человека вредить себе и тем, кого природа велит ему любить. Вместо того чтобы делать человека добродетельным, религия делала его бесчеловечным, насильником, властным и жестоким. Или же, если ей удавалось кого-либо утихомирить, то она погружала его в печаль и косность, апатию и бездействие.
Итак, религия, которая похваляется, что является оплотом морали, на самом деле подкапывает ее основы.
Она делает из морали воздушные замки, так как утверждает ее на непостижимых богах, на невероятных откровениях, на нелепых и противоречивых предписаниях, на велениях, столь часто идущих против природы, разума и интересов человечества. Проповедуемые ею добродетели и налагаемые ею обязанности не только по-детски наивны и бесполезны, но часто также омерзительны в глазах мудреца. Наконец, все говорит нам, что, будучи последовательным и не отказываясь на деле от разрушительных принципов своей религии, набожный человек не может быть гуманным, терпимым и полезным. Религия требует от него жертвовать самыми явными интересами, а (Именно добродетелью и разумом, ради скрытых интересов божества.
Будем же всегда различать мораль от религии, которая отождествляется с ней только для того, чтобы разрушить ее. Не будем смешивать очевидную, ясную мораль с нагромождением призраков, которые веками искажают ее до неузнаваемости. Отделим истину от загрязняющей ее примеси лжи и обмана. Покажем ее людям во всем ее блеске. Пусть она просветит их и направит их уверенным шагом к пользе и реальной добродетели; от этого зависит счастье их на земле. Погасим мрачные факелы суеверия, которые ослепляют наше зрение и заставляют нас пробираться ощупью, спотыкаясь на каждом шагу; обещая нам иллюзорное блаженство на небесах, ведя нас к этому далекому счастью, суеверие не позволяет нам смотреть себе под ноги и наслаждаться тем счастьем, которое дает нам разум. Вместо мистической, темной, сверхъестественной морали дадим людям ясную, полезную для общества (sociable) естественную мораль.
Религия основана на экстазе и чудесах. Стержень морали — интересы человека, стержень религии — интересы врагов человечества. Мораль опирается на опыт, разум и истину, религия — исключительно на невежество, обман и тиранию. Мораль возвышает человека, внушает ему чувство собственного достоинства, показывает ему его права, внушает ему активность, энергию, мужество. Религия запугивает его, принижает, заставляет не отводить глаз от своего ничтожества, губит полет его души, ввергает его в уныние и в результате обычно делает его неистовым фанатиком. Мораль велит человеку работать для собственного счастья; религия предписывает ему отказаться от всего, что может сделать его счастливым, она пугает его гневом божества, которому любо видеть слезы своих несчастных созданий. Мораль велит человеку любить окружающих его; религия велит ему любить превыше всего возмутительного тирана, который объявляет преступлением его любовь к жалкой твари. Мораль велит человеку быть кротким, гуманным, мирным, всепрощающим; религия вменяет ему в обязанность быть ревнителем веры, гонителем, ненавистником и мятежником, лишь только затронуты интересы бога и его служителей. Мораль велит человеку слушаться голоса разума, религия объявляет это преступлением. Итак, необходимо навсегда отделить нерушимыми границами царство морали от царства религии. Они не совместимы, их интересы не могут слиться, их воины не могут быть союзниками и друзьями, не могут сражаться под одними и теми же знаменами.
Итак не говорите нам больше, что мораль не может без помощи религии сделать людей хорошими и добродетельными. Неужели труднее внушить с детства разумным существам полезные и осязательные истины, чем пичкать их вредными и неправдоподобными бреднями, явными противоречиями и сказками, возмущающими здравый смысл? Неужели легче показать им бога, скрытого в облаках, и объяснить его сущность, чем показать им человека и его истинную природу? Неужели труднее показать им их истинный долг и то поведение, которого они должны держаться в своих собственных интересах, чем вбивать им в голову невразумительные гипотезы и фантастические догматы и навязывать им пустые обряды и обременительный ритуал, пользу, которого никак не может постичь здравый смысл? Неужели человек по своей природе восприимчивее к ложным и унижающим его воззрениям, чем к истинам, возвышающим его душу, долженствующим поднять его в собственных глазах, утешить его, придать ему энергию? Неужели труднее убедить его, что он должен любить и уважать себя и работать над своим счастьем, чем уверить его, что он должен ненавидеть себя, наносить себе вред, бичевать себя? Вы находите более легким делом унизить человека, сделать его тупым рабом, чем говорить ему о его правах? Неужели можно искренне утверждать, что разумному существу труднее запомнить столь простые, ясные и очевидные уроки истинной морали, нежели непостижимые ему предписания религии, ее вздорные басни, ее мистерии и символы веры? Неужели труднее воспринять в теории и на практике истинный долг человека, чем начала какого-либо искусства и науки или даже те знания, часто весьма сложные, которых требует ремесло? Богословие с его несомненными софизмами повинно в том, что мораль стала темной наукой, полной загадок и противоречий, которых в их совокупности не могли понять даже самые глубокие мыслители. Оно подчинило науку о морали, основанную на незыблемых принципах, произволу богов или, вернее, тех, кто говорил от имени богов. Легко видеть, что Платон и Пифагор почерпнули свою мистическую мораль у египетских жрецов. Мораль — самая ясная, самая простая из всех наук. Сделать ее мистической значит сделать ее бесполезной. Сочетать мораль с религией, которая всегда была только сплошной цепью сказок, аллегорий и тайн, значит сделать мораль непостижимой. Во всем нашем изложении мы подчеркивали печальные результаты диких представлений о божестве, внушенных людям фанатизмом, мистификацией и интересами, всегда менявшихся в зависимости от них. Это божество всегда деспотично, несправедливо и безнравственно; однако, несмотря на отвратительные черты, которыми его наделяли, его выставляли в качестве идеала и образца. Это божество стало неистощимым источником всех заблуждений человечества. Рядом с ним природа теряла свои права, человеку запрещалось обращаться к разуму» мораль его диктовалась богословами, страшная, непостижимая и противоречивая. Религия поглощала все внимание человека. Нравственность, добродетель, долг сводились исключительно к послушному исполнению приказаний свыше, якобы исходящих от неба, приказаний бесполезных и часто преступных. Тщетно природа и истина пытаются обратить взоры людей к земле, тщетно они зовут человека заняться своим счастьем в этом мире, искать пути к нему, развивать свой разум, который велит им быть добрыми, справедливыми, мягкими и миролюбивыми. Люди хотели чудес, им нужны были божественные оракулы, сверхъестественные и загадочные, таинственные. Веления этих оракулов сделали их беспокойными, антиобщественными, несчастными и воспрепятствовали им понять, чего им следует держаться.
Итак, естественная мораль была подавлена властью религии, которая была предпочтена ей. Здравый разум должен был отступить перед чудом. Голос его должен был замолкнуть с тех пор, как людям чудится грозный голос существа, которому все подвластно. Мораль стала сложной наукой, ее затемнило богословие, которому ее подчинили. Она стала шаткой и ненадежной, лишенной твердых принципов, часто расшибала себе лоб о законы природы, приходила в столкновение с ними. Всеобщая польза, общественное благо вынуждены были уступить место фанатизму, или, вернее, пришлось прибегать к бесконечным тонкостям и ухищрениям, чтобы примирить их с нелепыми приказаниями незримого небесного монарха, управляющего землей через своих жутких и гнусных представителей. Прямые приказы божества направлены были против столь естественной любви человека к самому себе, против его инстинкта (lie desir) самосохранения и стремления к счастью, против чувства любви к себе подобным, против интересов государства, его преуспеяния и спокойствия. Божество желало, чтобы люди всячески старались сделать себя несчастными в этом мире, который им изображали только как переход к другому миру.
Государи, которых суеверие повсюду сделало богами, потрясали основы морали не менее, чем религия Произвол и каприз государя, его сумасбродные прихоти имели силу божественных декретов. Народы обязаны были подчиняться им; учреждения, находившиеся в самом явном противоречии со здравым смыслом, пагубнейшие предрассудки, несправедливейшие законы предписывали человеку нормы его поведения. Подданные не имели представления о добре и зле, считали себя вправе делать зло, разрешенное государем, установленное традицией и обычаем. Война, резня, захваты, завоевания, грабеж, коварство, политический обман считались честными, законными и необходимыми, если они приказывались государем, диктовались мнимыми интересами государства, имели прецеденты. В результате справедливость и добродетель изгнаны были с лица земли. Воровство не было преступлением, если в нем был заинтересован государь. Вопиющие оскорбления человеческой природы превращались в умах народов в достохвальные действия, если они одобрялись и предписывались государями. Считалось, что государь может узаконить все. Поэтому мораль была подчинена воле государей в такой же мере, как воле богов.
К этим могущественным факторам, извратившим мораль и сделавшим ее ненадежной и шаткой, прибавим еще обычаи, часто вредные и преступные, и роковые предрассудки, из которых слагалось общественное мнение. Они беспрестанно оказывали влияние на поведение и взгляды граждан и везде разрешали или, по крайней мере, оправдывали поступки, находившиеся в самом вопиющем противоречии с добродетелью и с интересами человечества, В результате такого извращения понятий нередко самые действительные добродетели становились предметом презрения и издевательства; те, кто наперекор общественному мнению осмеливался проявлять их, навлекали на себя кары и позор. Так, у наций, привыкших к войне и выше всего ставивших кровавые подвиги, — кротость, терпение, прощение обид считались трусостью и люди, проявлявшие эти чувства, считались обесчещенными. Поэтому у народов, издавна находившихся под властью извращенных правительств, на стремление к общественному благу смотрели, как на сумасбродство, а на человека, преданного своему народу, как на бунтаря, подлежащего наказанию. Точно так же нередко у этих развращенных народов одобрялись или оправдывались самые позорные пороки, они даже вели к почестям; при этом большую роль играл пример. Супружеская верность, стыдливость, целомудрие считались слабостью и подвергались насмешкам.
Вот те действительные причины, которые уничтожили мораль или, во всяком случае, сделали из нее науку, полную гипотез, догадок и сомнительных положений, причем стало так трудно выделить из них истинные положения. Религия сделала мораль романтической наукой, так как строила ее на иллюзорных основаниях. Она разрушила ее своими противоречиями и теми фанатическими и смертоносными добродетелями, которые она предписывала. Религия сделала мораль темной и непонятной, всячески ухищряясь связать ее со своими туманными фантазиями и возмутительными представлениями о своем боге. Наконец, она спутала представления о морали, ставя выше добродетели разные абсурдные воззрения, искупительные и прочие вздорные обряды. Не меньшим врагом морали были государство, его законы и обычаи, одобряющие преступления, наконец — порча нравов и дурной пример, подаваемый государями, и пороки, распространяемые развратным двором. В результате все содействовало тому, чтобы «сделать народы невежественными и спутать их представления о морали.
Не удивительно, что наука о морали была таким образом искажена до неузнаваемости и стала предметом глубоких изысканий и нескончаемых споров для тех, кто ее изучал. Все в ней стало проблематичным. С первых же шагов затруднялись, на чем следует утверждать ее. Попы основывали ее на воле богов; но у людей всегда были различные боги, и мнимая воля этих богов была столь же различна, как идеи и интересы ее глашатаев. Другие основывали справедливость на различных законах у разных наций; но эти законы обычно выражали только страсти, безумства и неопытность государей или же нелепые представления, вздорные предрассудки, преходящие интересы и неразумные крайности (safllies rmpruidentes) разных народов. Поэтому в одной стране часто допускались и узаконялись самые тяжкие преступления, самые свирепые действия и позорные пороки, тогда как в другой стране они осуждались. Мораль народов была подчинена условностям политики; то, что считалось предосудительным по одну сторону реки или горы, становилось честным и дозволенным по другую сторону их. Боги, государи и государственные законы разрешали в одном государстве то, что запрещали и наказывали в другом. Татары допускали отцеубийство, спартанцы убивали своих детей, евреи были разбойниками, христиане — чудовищами жестокости; римляне были бичом всего мира, индейцы развратны, испанцы жестоки и нетерпимы. Ясно, что римлян сделала завоевателями, то есть несправедливыми и кровожадными, их религия. Оракулы божества обещали им, как и евреям, власть над всем миром. Virtus римлян означала доблесть и свирепость, необходимые разбойникам, решившим захватить весь мир. При этом каждый народ считал, что его гнусное поведение либо разрешено богами, либо необходимо в интересах отечества, либо освящено обычаем. Хороша же мораль, в основе которой лежат лишь неразумные представления народов, введенных в заблуждение своими духовными пастырями и политическими вождями! Странные нравы, разрешающие тягчайшие преступления, гнуснейший разврат, самые бесчеловечные поступки!
Одно и то же солнце светит всем жителям земли, одна и та же мораль должна руководить ими. Несмотря на различие взглядов, учреждений, законов и обычаев, несмотря на почти бесконечное разнообразие их, обусловливаемое различиями климата и темперамента, природа везде одна и та же. У людей одинаковые чувства, потребности, желания; они вынуждены прибегать к одним и тем же средствам для удовлетворения их. Все люди рождаются, растут, сохраняются и умирают одинаковым образом. Все любят себя, все желают своего счастья, все нуждаются в помощи для достижения его; все стремятся к тому, что им представляется желательным, и избегают того, что им кажется вредным; все способны следовать опыту, размышлению, в большей или меньшей мере—разуму. Таким образом, все они способны узнать цену добродетели и опасность порока.
Вот те единственные принципы, на которых необходимо построить всеобщую мораль человечества. Она должна быть основана на общей сущности всех людей, на их природе, на их постоянных потребностях. Она должна постоянно подтверждаться опытом, ничто не должно противоречить ей и опровергать ее. Она должна всюду и всегда давать счастье, являющееся предметом наших желаний. Наконец, необходимо, чтобы она, будучи предназначена для всех людей, всеми разделилась, все должны быть проникнуты ею (il faint qu'elle soit senile par toois). Только мораль, основанная на этих нерушимых принципах, годится для всех людей. Она является единственной религией, необходимой человечеству. Цицерон правильно говорит: (под руководством природы никак нельзя ошибиться). Тертуллиан, как он ни фанатичен, соглашается с тем, что божественный закон бесполезен для морали: (Ты ищешь закона бога, хотя имеешь общий для всех закон в царстве вселенной, начертанный на скрижалях природы).
Итак, нам достаточно знать следующее: добродетель есть то, что всегда полезно, а порок — то, что вредно для существ, одаренных чувствами, стремящихся к удовольствию и избегающих страдания. Добродетель есть удовольствие, порок есть страдание; и то и другое — результат волевых актов людей. Чтобы нормировать наше поведение, достаточно быть уверенным, что все люди, как и мы сами, стремятся к своему благу и, следовательно, любят только тех, кто содействует их желаниям, и вынуждены ненавидеть тех, кто препятствует последним. Размышление на каждом шагу показывает нам, что одни, без помощи других мы не можем с пользой работать для собственного счастья, что для нас полезно соединение с другими, причем они должны быть согласны помогать нам. Опыт учит нас самосохранению. Он подтверждает нам необходимость возбуждать своим поведением благорасположение тех, кто может содействовать нашему счастью.
К этим столь простым принципам сводится весь кодекс законов природы. Итак, мораль отнюдь не является отвлеченной наукой, исключительным достоянием глубоких мыслителей. Уроки ее всегда доступны пониманию человека, они доступны даже ребенку. Мораль должна со всеми людьми говорить одним и тем же языком. Она всегда будет понятна им, если ее ясно изложить и если предрассудок не сделает их глухими. В самом деле, неужели так трудно доказать каждому человеку, что он не может быть счастлив только собственными усилиями, что для этого ему нужна помощь других и что эта помощь сообразуется только с тем добром, которое, в свою очередь, данное лицо оказывает им? Неужели нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понимать, что, вредя окружающим нас, мы губим свое собственное счастье? Неужели нужен гениальный ум, чтобы понять, что человек, любящий и уважающий себя, должен стараться внушить своим поведением и другим те чувства, которые он сам испытывает?
Правда, эти ясные правила становятся таинственными и сложными, когда против них выступают мощные доктрины, запрещающие нам любить себя, интересоваться своим благополучием, любить других людей, отвлекать свой взор от небес. Нас уверяют, что небо часто гневается на нас даже за то добро, которое мы делаем, за нашу любовь к окружающим нас, за нашу снисходительность к ним. Правила морали сводятся на нет также правительствами, которые по-видимому задались целью сделать человека врагом его товарищей и заставляют его ненавидеть отечество; со стороны последнего он испытывает только презрение, несправедливость и зажим, если он ради своего счастья не делает других несчастными.
У людей никогда не будет твердых моральных правил, если они будут подчинять мораль религии и веления последней будут ставить выше требований природы и разума, если религия будет по своему произволу определять добро и зло, если предписания ее будут ставиться выше предписаний добродетели, если мнимые интересы религии будут предпочитаться действительным интересам общества, если алчные попы будут отпускать злодеям их грехи, если слуги бога будут то льстиво обожествлять государей и превращать их в тиранов, то бунтовать против них и подсылать к ним убийц-фанатиков.
Наконец, повторяем еще раз, у людей не будет морали до тех пор, пока им будут предлагать за образец бога, исполненного пороков и несовершенств, капризного и изменчивого бога, который скрывается в облаках и пути которого неисповедимы, — таков он во всех религиях. Бог, который беспрестанно гневается на человека, бог-деспот, который имеет право быть несправедливым, потому что он всесилен, — такой бог не может служить основой морали и образцом добродетели. Богословы говорят нам: божественная справедливость и человеческая справедливость — не одно и то же. Но, в таком случае, что же понимают они под божественной справедливостью? Для нас невозможно создать себе другое представление о справедливости, чем то, которое принято людьми. Если бог не является справедливым в том смысле, в каком понимаю! справедливость люди, то для последних вообще невозможно знать, справедлив ли он и каким образом он может быть справедливым.
Мораль останется фантомом и всегда будет в пренебрежении, пока с ней идут вразрез развращенные правительства, столь же деспотические и чуждые добродетели, столь же сумасбродные, как боги религии. Она тщетно будет обращаться к подданным и учить их своим правилам, если государи, злоупотребляя своим божественным правом, будут препятствовать их просвещению, будут делать их порочными и несчастными за то, что они не соглашаются разделять обуревающие их страсти и служить последним.
Однако морали надлежит вершить судьбу людей. Самое важное в жизни людей — добродетель. Она должна приказывать государям, направлять правительства, вдохновлять законодательство, поддерживать общество, устанавливать международное право, быть настоящим компасом народов и индивидуумов. Она в состоянии сделать людей счастливыми, для этого достаточно ее одной; поэтому она одна имеет право на почитание народов, на их культ, их повиновение, их уважение все те, кто противоречит ей, являются совратителями, бунтовщиками, нечестивцами, которых опасно слушать. Повторяю, мораль — единственная религия, необходимая человеку. Он религиозен, когда он рассудителен, он становится полезен, когда он добродетелен; он разумен, когда следует импульсам своей собственной природы, согласованной (conciliee) c природой других людей, среди которых он живет волей судьбы.
Это — религия, предназначенная природой для всего человечества. Догматы ее откроются каждому, кто заглянет в глубину своего сердца. Обращаясь к своей природе, сообразуясь с ней, с своими стремлениями и желаниями, человек будет знать свои обязанности по отношению к себе самому и другим. У него нет надобности прибегать к религии и ее служителям, чтобы знать, как он должен поступать. Нет надобности обращать свои взоры к небу, чтобы найти мощные стимулы для работы над своим счастьем в этом мире. Человек живет на земле, он окружен другими людьми, они готовы помогать ему, если он проявит к ним благожелательные чувства, в противном случае они отвернутся от него. Ему не нужны ни награды, ни угрозы потустороннего мира для того, чтобы делать добро в этом мире. Опыт на каждом шагу показывает, что злой человек достоин ненависти и презрения, тогда как доброго человека любят даже те, кто сами поступают не как он. Осмотревшись кругом, мы увидим, что общество и его члены так несчастны только потому, что пороки людей всегда сами себя наказывают. Мы увидим, что правительство, которое своим честолюбием, произволом, жадностью, развращенностью разорило нацию, убило ее мужество и энергию, — само себя наказывает, осуждает на бедность и слабость. Повседневный опыт неопровержимо доказывает человеку, что нельзя позволить себе никакого порока или излишества, не подвергая себя угрызениям совести, не омрачая своего благосостояния.
Эта религия, столь простая и чистая, говорит одинаковым языком ко всем народам. Она понятна для всякого мыслящего существа. Она — не продукт фантазии, а создана человеческой природой; последняя нам достаточно известна, мы знаем ее цели, ее неизменную тенденцию, ее движущие силы и пружины. Она не окружена таинственным мраком, не прячется за фикциями и аллегориями. Она не хвалится своим небесным происхождением, она признает себя человеческой и созданной для земли. Она не создана пристрастным божеством для нескольких привилегированных людей, для нескольких избранников божьих; она — общая религия всех разумных существ. Создавшая их природа предназначила эту религию для всех своих чад, она заронила ее во все сердца, она начертала ее в них неизгладимыми письменами. Она основывает достоверность своих доказательств на согласии всех людей, на единодушном свидетельстве всех народов, на разумной любви каждого человека к самому себе, на постоянной потребности его в себе подобных. Веления природы не боятся земных переворотов, влияния времени, капризов обычая; они не могут быть изменены или отменены. Культ, предписываемый ею, — не пустое священнодействие, не мишура, говорящая только глазам. Ее догматы не являются туманными и спорными умозрениями. Она обращается непосредственно к сердцу. Она предписывает действовать согласно с разумом; полезность ее предписаний подтверждается на каждом шагу. Она далека от исступленного фанатизма и экзальтации, уносящей человека в горние, сферы, и столь же далека также от униженного состояния, в которое повергает человека суеверие. Эта религия, согласная с человеческой природой, не стремится извратить человека, она оставляет ему его страсти, направляет и одобряет их, если они делают его действительно счастливым, называет их добродетелями, если они полезны другим людям, восхищается ими, если они полезны обществу. Каждый добродетельный человек является жрецом этой религии, заблуждения и пороки — закалываемые ей жертвы, вселенная — храм ее, добродетель — ее божество.
ГЛАВА 14.
О ВЛИЯНИИ РЕЛИГИИ НА СЧАСТЬЕ ИНДИВИДУУМА: ОНА ДЕЛАЕТ ЧЕЛОВЕКА КРАЙНЕ НЕСЧАСТНЫМ.
Мы рассмотрели общее действие религии на политику и мораль; нам остается еще проследить, как действует она на личности, особенно подверженные ее влиянию, или на тех, кто чванится особенной привязанностью к ней. Посмотрим, являются ли в каждом обществе самые религиозные люди вместе с тем самыми счастливыми. Посмотрим, пользуются ли люди, которым больше всего покровительствует небо, которые наиболее достойны любви всевышнего, какими-либо преимуществами в отличие от других.
Все религии мира поклонялись некоему страшному и злому божеству. Страх породил богов и их культы, они родились в лоне несчастий. В дальнейшем страх укреплял господство богов; несчастья бросали к подножью алтарей людей, отошедших было от бога под влиянием благополучия. Эпидемия, голод, землетрясения, неудачная война всегда возвращали народ в лоно религии. Болезнь, неудачи, меланхолия часто обращали к религии даже тех, кто, казалось, навсегда освободился от нее.
Отсюда понятно, почему религия обычно не по сердцу веселым людям. Она пробуждает в умах тяжелые представления, она всегда носит зловещий и мрачный характер. Религия не имеет власти над теми, кто предается разгулу и удовольствиям, к ней глухи те, кто повинуется своим пылким страстям и укоренившимся привычкам. Глубокое впечатление она производит только на недовольных и несчастных меланхоликов, которых печаль делает восприимчивыми к ее наставлениям; она действует на людей слабых и трусливых, всегда готовых трястись от страха и не успокаиваемых разумом; на экзальтированных людей с горячечным воображением и, наконец, на невежд, ум которых не поддается логике — непривычка к самостоятельному мышлению делает их восприимчивыми ко всякому внушаемому им вздору. Жертвами религии могут стать также многие умные люди, но можно наверняка сказать, что им изменила их логика, по крайней мере в этом. Удивительное дело: многие люди, во всех других отношениях весьма рассудительные, очень плохо рассуждают или, вернее, совсем перестают рассуждать, лишь только дело касается религии. Обычно они даже отказываются выслушивать доводы, с которыми обращаются к ним. Однако это объясняется воспитанием, привычкой, предрассудками. Как можно требовать, чтобы люди, которых с детства уверяли, что религия выше разума и не подлежит его компетенции, что преступно сомневаться в ней и отдавать ее на суд разума, якобы развращенного, как можно требовать от «их, чтобы они руководствовались разумом в вопросе о религии! Тот богослов, который сделал у нас христианство разумным, вынужден был изменить его природу. Безумие и разум не совместимы.
В основе всякого суеверия лежит страх. Поэтому мы должны находить симптомы страха у всех, пораженных этой опасной эпидемией. Страх рисует их воображению кошмарные призраки, всюду преследующие их и отравляющие им всякое удовольствие. Эти люди изводят себя, грызут себя за безобиднейшие поступки, которые религия объявляет непростительными преступлениями. Суеверных людей можно сравнить с ипохондриками, которых вечно тревожат их воображаемые болезни, которые все время беспокоятся о своем здоровьи, хотя им ничто не угрожает, повсюду видят опасность, на каждом шагу боятся встретить смерть и в конце концов действительно заболевают от волнения, меланхолии и принятых лекарств.
Суеверный человек оставался верен себе во все времена. Менялись боги и культы, но он всегда одинаково дрожал от страха, всегда придумывал для себя новые мучения, изо всех сил старался сделать себя несчастным, чтобы угодить невидимым силам. «Кто боится богов, — говорит Плутарх, — тот боится всего, он боится земли, моря, воздуха, неба, мрака и света, шума и тишины, шов и т. д. Рабы забывают во сне о своем жестоком хозяине; сон облегчает в тюрьме печаль и тоску закованных в цепи узников; самые глубокие раны, самые злокачественные язвы, изъедающие наше тело, дают некоторую передышку во сне... Но суеверие никогда не дает передышки своим жертвам. Только оно одно не заключает перемирия со сном. Оно не дает душе ни минуты покоя, не позволяет ей забыть мрачные представления о своем боге. Мало того. Во сне суеверный человек попадает в ад, в обиталище осужденных душ; он видит ужасные сновидения, чудовищные призраки, фурий и демонов, которые мучают его изнеможенную душу. Таким образом, сам сон не дает покоя суеверным людям; у них даже нет мужества посмеяться над своим кошмарным сном, когда они проснулись... Смерть, — продолжает Плутарх, — полагает конец жизни всех людей, но не полагает конца суеверию. Последнее распространяет свою власть даже по ту сторону смерти. Страхи его переживают человека, так как суеверие связывает смерть с представлением о вечных загробных муках... Суеверные люди боятся богов, но тем не менее обращаются к ним, льстят им и обвиняют их, молятся им и оскорбляют их... Отсюда ясно, что они ненавидят богов; они не могут питать других чувств к богам, так как знают, что обязаны им своими несчастьями в прошлом, и ожидают от них и в будущем только несчастий». См. Плутарх «О суеверии». Греки называли суеверие dedsodafimonia, или боязнью злых духов. Когда люди счастливы, они не предаются суеверию, их располагает к суеверию несчастье. Квинт Курций подчеркивает, что после разгрома Дария Александр не обращался больше за советом к гадателям, но, когда восстали бактряне, а скифы вторглись в его владения, Александр, прикованный болезнью к постели, велел Аристандру принести жертвы богам (Квинт Курций, кн. VII). Спартанский царь Клеомен стал крайне суеверным во время своей долгой болезни, между тем как в продолжение всей своей жизни пренебрегал религией. Кто-то выразил ему свое удивление по этому поводу. Чему здесь удивляться, — ответил ему Клеомен:— я уже не тот, что был, а поэтому и взгляды у меня Другие. См. Эразм, Apothegmata.
Ничего не прибавишь к этим ярким штрихам, которыми один из величайших писателей древности изобразил нам суеверного человека. Мы узнаем в них и суеверных людей нашего времени, все те несчастные жертвы экзальтации, невежества и страха, которые под влиянием религии становятся врагами самим себе. Раз на небесах живут злые боги, владычествующие над миром, раз судьба человека в их руках, в этом и загробном мире, человек объят суеверным страхом. Верующий беспрестанно во власти этих представлений; он суеверно разбирается во всем своем доведении и сам напускает на себя страхи, его мучают беспричинные угрызения совести, самые естественные и невинные поступки превращаются в его затуманенных глазах в преступления, воображение рисует ему вечное пламя ада, уготованное для искупления этих великих грехов.
Итак, суеверный человек, если он последователен в своих религиозных принципах, сиречь в своих мрачных представлениях о божестве, должен жить в горе и слезах. Он должен ревностно исполнять самые вздорные обряды, предписываемые ему религией для умилостивления божества. Его печальная жизнь должна проходить в замаливании воображаемых грехов. Всецело поглощенный своими религиозными обязанностями, он не имеет досуга для исполнения своих обязанностей перед людьми, он считает преступлением хоть на минуту упустить из виду своего тирана. Один христианский император счел своим долгом просить у бога прощания за все то время, которое он отнимал от своих молитв и отдавал управлению государством. Одна христианская секта, так наз. евхиты, или мессалийцы, видела совершенство в τομ, чтобы все время проводить в молитве. Священники и монахи, католические, японские, китайские, индусские, магометанские, только и делают, что молятся. Это предполагает, что бог либо не знает их нужд либо по коварству своему не желает удовлетворить их просто, не помучивши человека. Вечно занятый своими мрачными мыслями, он не только становится бесполезным, его закоренелая меланхолия делает его диким, нелюдимым, антиобщественным. Может ли он, вечно недовольный собой, быть довольным другими? Его долг велит ему отказываться от радостей и услад жизни; может ли такой человек стараться доставлять своим ближним утехи, которые не угодны его богу? Наконец, если суеверный человек вынужден ненавидеть самого себя, то может ли он проявлять к другим любовь, мягкость и добросердечие, может ли он прощать им грехи, навлекающие на них гнев господа? Нет, суеверный человек, всегда несчастный в душе своей, не может терпеть зрелище счастья; радости жизни возмущают его, даже спокойствие других должно оскорблять его — в угоду своему небесному тирану он делает все возможное, чтобы стать невыносимым для всех окружающих.
Такое влияние религия оказывает, всегда должна оказывать на людей, которые прониклись ее страшными принципами и желают быть последовательными. Не может быть жизнерадостным и любить своих ближних человек, который предполагает своего бога гневным, мстительным и ревнивым, вечно думает о нем и уверен, что грозный бог следит за каждым его шагом и что бога можно оскорбить даже бессознательно и невольно. Не может любить других человек, бог которого, ревнивый и злой, не желает, чтобы сердце человека делилось между ним и его созданиями. Верующий вечно имеет перед глазами грозного Аргуса, от которого не может скрыться ни один шаг его. Всякое удовольствие возбраняется человеку, для которого этот мир — только испытание и переход к другому миру. Он живет под властью сурового государя, готового сделать его навеки несчастным за малейший проступок против его сумасбродных, порой совершенно непостижимых, приказаний. Предаваться в таких условиях жизнерадостности было бы верхом безумия. При владычестве мрачного, скорбного, капризного бога смех не рекомендуется. Бог, несомненно, будет оскорблен весельем своих рабов, которых он может в любой момент отправить на казнь. Скорбный бог и жизнерадостный последователь его — несовместимые понятия. Самые благочестивые христиане обычно мрачны я печальны, все напоминает им о скорби. Позволительно ли быть веселым тому, кто почитает бога, подвергнутого бичеванию я распятого с терновым венцом на голове? Апулей упрекает египтян за их печальные обряды я песнопения. Озирис египтян был, подобно Христу, очень несчастным богом, испытал всяческие невзгоды. Адонис сирийцев тоже был несчастным богом; его скорбные поклонники уродовали и истязали себя, подобно жрецам Кибелы, индусским йогам и католическим монахам.
Представление о боге всегда должно удручать того, кто предается размышлениям о нем. Этот бог является для него Домовым (oikiemn dadmoniion), от которого он никак не может избавиться.
Не удивительно, что большинство людей, глубоко зараженных ядом суеверия, отличаются мрачным и суровым видом и тяжелым настроением. Скорбная религия лишает человека душевного спокойствия, объявляет войну наслаждению. Под властью бога-страстотерпца надо стенать, страдать и молиться. В самом деле, на каком основании грешная тварь может уклониться от страданий, когда ее невинный бог сам себя принес в жертву! Понятно, что по этим соображениям люди, которые при помощи религии подчиняли народ своему влиянию, обычно надевали маску суровости и мрачности; народ видел в этом истинное совершенство. Чем суровее секта, чем мрачнее ее суеверие, тем больше она импонирует народу, который не без основания полагает, что такой характер ее согласуется с намерениями его бога. На народ действует суровая внешность фанатика, его бледное и изможденное лицо, впалые глаза, говорящие о бессонных ночах, проведенных в молитве и покаянии, плаксивый голос, глухо раздающийся под мрачными сводами церкви. Один вид его действуй лучше всякой проповеди. В общем самые вредные фанатики, причинившие наибольшие опустошения на земле, обычно импонировали толпе своим мрачным и суровым видом. Наши пуритане стали столь могущественными в прошлом столетии только потому, что надевали на себя маску святости и произносили свои проповеди гнусавым тоном. Благодаря этой лживой экзальтации, пуритане уверовали в свое совершенство, а совершенные христиане не склонны оставлять в покое тех, которых считают менее совершенными. Самые большие вольнодумцы-либертины менее опасны для государства, чем святые, божьи люди.
Однако не следует думать, что религия одинаково действует на всех, кто попал в ее лапы. Действие ее так же различно, как различны темпераменты людей. Здоровый организм часто оказывает ей сопротивление и не позволяет ей всецело забрать его в свои руки. А в общем религия — многоголовая гидра, и каждый останавливается на той стороне ее, которую находит наиболее соответствующей своему собственному характеру. Это, конечно, счастье для суеверных наций, которые представляли бы собой лишь скопище бесполезных, вялых, ненавистных друг другу граждан, если бы их религиозные бредни влияли на всех одинаково.
Большей частью люди видят в своем боге только страшное и грозное божество, но есть и такие, — мы видели это, — которые закрывают глаза на ужасные черты божества и сосредоточивают свое внимание исключительно на его доброте, милосердии, мягкости. Все боги — двуликие Янусы, показывают нам два лица. Каждый человек выбирает лицо, которое больше всего подходит для него; это всегда то лицо, которое он находит наиболее соответствующим его собственному складу. Чувствительный и нежный человек никогда не согласится с тем, что его бог бесчеловечен. Он любит бога, как отца, не видит, что бог — тиран, у которого железное сердце. Он представляет себе бога в обаятельных чертах и чувствует к нему порывы нежности, преданности, обожания. Если у этого человека вдобавок кроткая и честная душа, его религиозные представления не сделают его врагом своих ближних. Он относится к ним снисходительно, вздыхает об их грехах, но не считает себя вправе карать их и резко хулить. Другой, с богатым воображением, пылким характером и слабым здоровьем, впадает в исступление, его посещают видения и вдохновения свыше, он искренне верит в призраки, порожденные неправильными движениями его мозга. Все это порождает разнообразные оттенки святош и фанатиков. С наибольшей силой религиозное рвение проявляется у женщин. Их хрупкий организм, их прирожденная робость, их малоопытность располагают их к набожности, а вследствие своей пылкой фантазии, редко охлаждаемой рассуждением, они чаще, чем мужчины, впадают в состояние религиозного исступления. Главным образом среди женщин мы (встречаем озаренных, ясновидящих, святош. Периодические потрясения их организма располагают их к экстазу, галлюцинациям, конвульсиям, которые принимают за нечто сверхъестественное. При дельфийском оракуле волю богов вещала женщина. Согласно Тациту. Велледа руководила предприятиями германцев, которые очень уважали женщин, потому что приписывали им дар пророчества. У многих христиан были подобные же представления. Они произвели в святые и пророчицы множество истеричек, страдавших галлюцинациями. Эти женщины верили, что осенены божьим духом, и передавали свою веру другим. Почти все короли в северной и западной Европе крестились под влиянием женщин. В религиозных распрях женщины проявляли самый упорный фанатизм, так как они меньше всего понимали суть дела.
Если религия захватывает в свои сети человека горячего, у которого кровь кипит в жилах, она делает из него ревнителя веры. Людей желчных, мрачных, с меланхолическим темпераментом — обычно это злые люди, мучимые угрызениями совести, — она делает жестокими и трусами. Она обещает им прощение неба за злодеяния, которые тревожат их совесть; с этого момента они не остановятся ни перед каким предательством, ни перед каким преступлением. Все это создает фанатиков, гонителей, убийц. Они надеются новыми преступлениями заслужить прощение за прежние свои злодеяния, которые тревожат их душевный покой.
Над людьми с флегматическим темпераментом религия не имеет такой власти. Они слишком холодны, ей нужны горячие ревнители. Она сильно действует только на людей с пылкой душой, способных к проявлению сильных страстей. Репертуар суеверия бесконечно разнообразен. Чудесное дает постоянную пищу воображению. Вот почему люди, обманутые в своих страстях, так часто бросаются в объятия религии. Это обычный удел всех тех, которые, удовлетворив свою страсть, находят вокруг себя пустоту, тоскуют и скучают. Религия обещает помощь и утешение на небе тем, которые навлекли на себя презрение и нелюбовь на земле. Несчастья, разочарование, стыд, угрызения совести, пресыщение и старость тоже бросают людей к ногам религии, она должна заменить им в воображении положение в свете, богатство, репутацию и даже любовь. Человек из народа обычно привязан к своей религии потому, что темен и несчастен. Бедняк ищет в ней утешения, привязан к ней потому, что она обещает ему лучшую участь. Богатый обращается к религии потому, что среди изобилия часто испытывает гнетущую печаль, которая делает его несчастным. Солдат восприимчив к религии, потому что жизнь его протекает среди опасностей. Государи, вельможи и придворные считают религию полезной не только потому, что она дает возможность безнаказанно притеснять людей, но также потому, что она всегда услужливо успокаивает их совесть. Просвещенный человек иной раз становится жертвой суеверия, потому что оно действует на его воображение. Мудрецу нередко трудно устоять против суеверия, он очень часто поддается влиянию религии, когда находится в удрученном состоянии и горе затемняет его разум или же когда болезнь делает его беспомощным и отдает его в руки священника, который докучает ему, морочит его своими софизмами и смущает его покой в последние минуты его жизни. Этим объясняются те победы, которые религия так часто одерживает у ложа смерти даже над теми, кто презирал ее в течение всей своей жизни. Однако только здоровый человек, находящийся в полном уме, в состоянии правильно судить о вещах. Богослов Бюрне подробно описал назидательную кончину графа Рочестера, который всю жизнь был вольнодумцем, но перед смертью обратился к богу. Отсюда Бюрне делает выводы в пользу своей религии. Но это обращение ничего не доказывает, за исключением разве того, что либертин и прожигатель жизни, не отличавшийся рассудительностью всю свою жизнь, может стать еще менее рассудительным перед смертью. Только шарлатаны могут выезжать на словах умирающего.
ГЛАВА 15.
О НЕВОЗМОЖНОСТИ ИСПРАВИТЬ СУЕВЕРИЕ И БЕСПОЛЕЗНОСТИ ПОПЫТОК РЕФОРМИРОВАТЬ РЕЛИГИЮ. — О ДЕЙСТВИТЕЛЬНЫХ ЛЕКАРСТВАХ ПРОТИВ СУЕВЕРИЯ.
Всего сильнее привязывает человека к религии привычка. Воспитание прививает нам самые удивительные взгляды, наши первые представления обычно остаются у нас всю жизнь. Они не поражают нас, потому что мы получили их еще в детском возрасте и видим, что они санкционируются общественным мнением, законами, а главное — стариной. Найдется ли среди нас человек зрелого возраста, которого можно убедить, что три равны одному и один равен трем, что бог умер для того, чтобы успокоить гнев бога-отца, что бог превращается в хлеб и т. д.? А между тем воспитание на каждом шагу прививает подобные представления людям, вполне рассудительным в других отношениях; если эти люди к тому же экзальтированны, они готовы будут пойти на смерть, защищая эти взгляды, считают безумцем того, кто отказывается верить в эти чудовищные догматы. Однако для живучести самых диких взглядов есть объяснение: к ним не подходят критически, их не проверяют, а если и делают попытку этого, то разум всегда находит в них только слова, лишенные смысла, или же идеи, которые не дают конкретной точки опоры для нападения. Мистерии и догматы религии так же ускользают из рук, как и те боги и призраки, которые служат им основой. Непостижимые боги, чистые духи, фантомы должны порождать фантомы. Эти боги требуют жертвоприношений; люди решили, что принести им в жертву разум и здравый смысл — самая великая из всех возможных жертв. Каждый говорил себе: кто знает, — пожалуй, существа, для меня непостижимые, могут действовать таким образом, о котором я не имею никакого представления? Мне думает, что так люди доходят до веры во все таинственное.
Таким, образом суеверия становятся дороги человеку, он впадает в постыдную косность, не позволяющую ему критически подойти к ним. В вопросах религии почти все люди реагируют не иначе, чем человек из народа (tout le morade est peuple). Вельможи и богачи, занятые своими делами и удовольствиями, так же не помышляют о критическом подходе к основам своих воззрений, как и простой народ. Почти все они не чувствуют гнет· религии в такой степени, чтобы восстать против нее. Они бросают религию и снова возвращаются к ней, в зависимости от своих страстей. Религиозные умозрения представляются каждому священными, но в практической жизни малейшие материальные интересы берут верх над ними. Эти умозрения влияют на поведение людей только в том случае, если согласуются с их страстями или оправдывают их.
Таким образом, религия становится верным средством вредить людям, но никогда не приносит им пользы. Всеблагий бог призывает их творить зло, мстительный и злой бог делает их неразумными и жестокими, отнюдь не делая их лучше.
Многие люди убеждены в пользе и необходимости религии, очень немногие познают ее опасность. Государи—либо суеверные, либо тираны — видят в ней опору своей власти; они забывают, что она становится их врагом, как только они отказываются быть ее рабами. Впрочем люди, наиболее свободные от религиозных предрассудков, тоже склонны верить, что религия необходима в целях обуздания народа. Однако народ всегда готов, не рассуждая, подняться по зову своих попов, если раздается клич, что религия в опасности. Короче говоря, религиозные заблуждения приобретают непоколебимую прочность потому, что никто не может без опасности для себя критиковать их, а защитники их, напротив, пользуются почетом и уважением.
Итак, все условия содействуют тому, чтоб дать религии горячих защитников и обескуражить ее противников. Каждое новшество, каждая смелая мысль, каждая перемена в обрядах представляются народу чем-то чудовищным; он уверен, что гром небесный разразится над ним и накажет его за богохульство нескольких новаторов. Даже если та или иная нация поняла, в какие несчастья ввергает ее суеверие, она никогда не оказывается достаточно передовой и мужественной, чтобы добраться до корня зла и уничтожить закваску, которая рано или поздно приведет к новым суевериям. Люди лишь видоизменяют свои религиозные безумства. Они бросают одно оттолкнувшее их суеверие только для того, чтобы предаться новому суеверию, причем это всегда покупается ценой крови и новое суеверие часто становится еще более пагубным, чем первое. Чтобы уничтожить самый корень несчастий человечества, необходимо свергнуть и уничтожить жестоких и бессмысленных богов, созданных по образцу самых злых людей, их нелепые и противоречивые атрибуты, их ложные оракулы, продукт фанатизма и обмана, необходимо свергнуть все эти пагубные идолы и опасные фантомы.
В самом деле, много ли выиграли люди от тех перемен, которые постепенно претерпевали их религии? Увы! Один кошмар сменял другой, люди оставались по-прежнему рабами, по-прежнему безрассудными и склонными приносить вред самим себе. Одна лишь чистая истина всегда неизменна, всегда приносит свободу, спокойствие и согласие. Пестрые и нелепые творения лжи и фанатизма сами себя разрушают; время не пощадило тех богов, перед которыми веками трепетали и поклонялись народы. Озирис, Бэл, Юпитер, некогда столь грозные, — ныне предмет насмешек со стороны народов, гордящихся тем, что развенчали эти пустые божества. Однако эти народы заменили их другими божествами, еще более смехотворными. Может ли наша Европа хвалиться тем, что сменила богов кельтов и римлян на жалкого иудейского ремесленника, распятого на кресте и неоднократно служившего для своих беснующихся учеников знаком к мятежу и резне?
Пусть не говорят нам о древности того или другого культа. Люди во все времена поклонялись одним и тем же призракам, лишь в различном виде, сообразно своим потребностям, прихотям, фантазиям, моде, господствующим взглядам и безумствам. Эти вздорные идолы всегда правили миром с помощью одних и тех же средств; власть их основывалась на страхе и вере. К тому же, древность заблуждения никогда не будет оправданием в глазах разума. Нужды нет, что вера и обман существовали из века в век; эта традиция лжи, эти сказки и чудеса, передававшиеся от поколения к поколению, никогда не сделают нелепость почтенной, внушающей уважение. Философ всегда будет видеть в богах злых гениев нации, подобных тем блуждающим болотным огонькам, которые сбивают с пути неосторожного путника, — эти боги лишь сбивали человечество с пути счастья.
В самом деле, стали ли народы более счастливыми оттого, что их законодатели ввели у них религии? Уменьшились ли несчастья человечества благодаря этим чудесным откровениям, снизошедшим с небес? Улучшили ли судьбу народов те перемены, которые под давлением обстоятельств вносились в их религии? Конечно нет. Вся эта громкая мишура, все эти пестрые фантазии не устранили несчастий человечества, напротив — лишь увеличили их, сделали их более разнообразными, прибавив новые заблуждения к старым. Все религии мира являются хаотическим нагромождением догм, таинств, древних обрядов в соединении с позднейшими выдумками. Восходя к источнику большей части христианских обычаев и взглядов, мы найдем их у египтян, халдеев, финикиян, греков, римлян и кельтов. Эта религия представляет собой хаос, в котором можно найти следы всех древних сумасбродств. Новые откровения, возглашавшиеся людям, (всегда были новой прививкой на почве старых. Культы, как и языки, базируются один на другом и, как и последние, тоже подвержены постоянным изменениям. Большинство догм и таинств христианской религии явно заимствованы у Пифагора и Платона, которые, в свою очередь, могли взять свое учение от египетских жрецов. Другими словами, самые почитаемые у «ас взгляды являются лишь измышлениями некоторых экзальтированных или лживых язычников. Паллавичини соглашается, что без Аристотеля церковь не имела бы ряда положений своего символы веры. См. «Словарь» Бейля, статью «Аристотель». Человек считал, что научен самим божеством, но становился от этого лишь еще более несчастным. Он должен бил придавать теперь сугубое значение своим религиозным воззрениям и воображаемым религиозным обязанностям, к вящему вреду для себя и окружающих. Боги открылись миру словно только для того, чтобы сделать более горестной судьбу его обитателей. Они везде являлись как завоеватели, оставляющие после себя только следы разрушения, или словно страшные метеоры, память о которых увековечена только следами произведенных ими опустошений.
В те времена, когда законодатели давали людям богов, религии и законы, человеческое общество обычно было еще диким, некультурным и невежественным. По мере того, как изменялись нравы, условия жизни и потребности народов, должны были претерпевать изменения также религиозные воззрения последних. Бог человека, живущего в обществе (I'lhoimime social), культурного, более разумного, не может быть таким же, как бог бродячего, тупого дикаря. Таким образом, человек культурный и более просвещенный относительно своих интересов должен постепенно отойти от религии, оказавшейся в слишком большом противоречии с его смягчившимися нравами, его новыми представлениями и прогрессом разума. Поэтому люди отказываются от своих отживших богов и создают себе новых богов, от которых ожидают большего счастья. Устав от тирании старых богов и их попов, разочаровавшись в их фикциях и сказках, они с восторгом хватаются за нечто новое или же хотя бы следуют за теми, которые преподносят им их старую религию под новым соусом, менее противоречащим их новым представлениям.
Однако перемены в религии не совершаются спокойно. Для этого всегда требуются войны, революции, кровопролития. Они должны научить людей новым взглядам. За старую религию обычно стоят собственность, народное большинство и власть; последняя угнетает и преследует новаторов, оспаривающих ее права. Своими притеснениями она разжигает их упрямство и заставляет их взяться за оружие, чтобы отразить чинимое над ними насилие. Вспыхивает война, и сила решает, за какой сектой останется поле брани. У людей всегда одни страсти и безумства борются против других страстей и безумств, более сильное безумие вытесняет менее сильное. Среди этой сумятицы разум не может добиться внимания. Оба лагеря, одинаково остервенелые в пылу, боя, не в состоянии слушать его. Тщетно разум, в согласии с их истинными интересами, взывает к ним, говорит им, что они сражаются из-за призраков, не стоящих их внимания, тщетно он доказывает им всю пустоту и никчемность их разногласий и религии, из-за которой загорелся весь сыр-бор. Фанатики глухи и упорно продолжают уничтожать друг друга за химеры, которые они вбили себе в голову.
В религиозных спорах даже не пытаются дойти до самой сути дела, никто не сомневается в ее истинности; спорят только о форме религии. Для церкви нет ничего полезнее ересей, это сказал даже один из апостолов. Распри новаторов обыкновенно поглощают лучшие умы страны, становящиеся на ту или другую сторону. Таким образом, лица, способные бороться с заблуждениями человеческого ума и с суеверием, становятся во главе партий и теряют свое время на пустые словопрения, вместо того чтобы приносить пользу. Какую пользу могли бы принести нам реформаторы, если бы вместо того, чтобы нападать на несколько нелепых догм католической церкви, занялись разрушением христианства, этого векового бича народов Европы! Какую службу могли бы сослужить человеческому разуму такие люди, как Лютер, Кальвин, Меланхтон, Эразм и др. Неистовствующие секты по очереди терзали друг друга, проливали ручьи крови и устали от боев, но народы тем не менее остаются при своих заблуждениях. Эти секты всегда оставляют нетронутым корень зла, которое рано или поздно ведет к новым катастрофам. Чтобы раз навсегда отнять у людей предлог вредить самим себе, необходимо освободить их от мрачных представлений о божестве. Люди будут недоступны голосу разума, пока будут подчинять его власти богов, сиречь истолкователей воли богов; глашатаи ее вкладывают в уста богов лишь свои собственные бредни и свои собственные интересы.
Если государи выступают иногда против религии, то они движимы при этом отнюдь не разумом, любовью к истине и искренним желанием помочь народу и сделать его счастливым. Государи рвут с религией в тех случаях, когда она выступает против их страстей, их интересов и произвола. Не желание осчастливить наших предков побудило их тирана Генриха VIII сбросить ярмо католичества, тяготевшее над ними столько веков. Его побудило к этому желание овладеть женщиной, на которой эта религия запрещала ему жениться. Избавившись от обременительного суеверия, британская нация тщетно надеялась вздохнуть свободно — изменив свое вероисповедание, она лишь влила новое вино в старые меха. Религия распалась у нас на различные секты, и на этой почве возникли новые войны, стоившие нам потоков слез и крови. Реформировать религию надо начиная с ее ревнивого и всепожирающего бога. Пока люди будут видеть в этом боге вершителя своих судеб, они должны будут заниматься им, задумываться над ним, они без конца будут спорить о нем, будут драться за свои воззрения, как за дело первостепенной важности.
Нам могут сказать: да, религии и попы всегда давали лишь ложные и нелепые представления о божестве; но кто может льстить себя надеждой, что он обладает истинным представлением о божестве? Кто может похвалиться, что знает его сущность? Но в таком случае всего умнее никогда не говорить о нем. Не ясно ли, что люди никогда не перестанут спорить и ссориться по поводу того, о чем они никогда не будут иметь ясных и одинаковых представлений? Что же получится, если они вобьют себе в голову, что бог интересуется их нелепыми аргументами и гневается на тех, кто плохо рассуждает о том, что им не дано знать?
Богословие всегда будет наукой догадок и предположений, относительно которых люди не могут быть одного мнения. Если уж говорить о богах, то их надо, по крайней мере, предполагать достаточно мудрыми, чтобы не вмешиваться в бессмысленные споры людей, достаточно великими, чтобы не тревожиться из-за ребяческих взглядов людей, достаточно справедливыми, чтобы не гневаться на людей потому, что они нелепо рассуждают о том, что не возможно понять. «Достаточно, — говорит Теофраст, — позволить народу быть глупым и не допускать, чтоб он стал диким зверем... Дайте волю его безумным измышлениям, но не допускайте его ярости". Во всех переворотах и восстаниях, которые вызывала религия, мы встречаем лишь набожных болванов, руководимых лицемерами и мошенниками.
Причудливый бог нашей новой религии тоже не может не вести к (несчастьям для человечества. Этого не поняли те реформаторы, которые в различные времена пытались реформировать эту религию и приблизить ее к здравому смыслу. В результате они лишь подрезали и омолаживали старое дерево, способное давать только роковые ростки и ядовитые плоды. К стволу лжи они привили несколько бесплодных истин. Попы различных сект, не расходясь между собою относительно основных догм пагубной религии, спорили о злоупотреблениях и второстепенных вопросах, о софизмах, обрядах, вздорных деталях. Обуреваемые страстями и следуя своим интересам, чуждым обществу, слишком ослепленные, чтобы возвыситься до истины, попы обычно старались лишь уничтожить противника и восторжествовать над ним, превозносили свои взгляды и поносили взгляды своих противников. Какую маску ни надевало духовенство, оно всегда руководилось только своими интересами. Чванство, ревность, жадность и властолюбие всегда будут разделять членов сословия, существование которого зиждется только на ослеплении народов; попы грабят народ и ссорятся из-за дележа добычи.
Итак, различные реформы в области религии способствовали лишь усилению раздоров, войн и нищеты народной. Так называемые реформаторы, гордые тем, что открыли некоторые злоупотребления, некоторые заблуждения и грубый, неуклюжий обман, устраняли их и строили новые религиозные системы на гнилых основаниях. Вместе того, чтобы развенчать лживые откровения и с презрением отбросить так называемые священные книги, в которых собраны все эти святые легенды, противоречивые догматы, непостижимые тайны, предписания, противные природе и разуму, реформаторы занялись только комментариями и тонкими различиями. Народы же лишь стали еще несчастнее благодаря новым раздорам, гонениям и тирании, которым эти разногласия давали на каждом шагу новую пищу. Каких взглядов ни держался священник, он всегда находил — будь то среди государей или среди народа — людей, склонных стать на его сторону; его главные взгляды всегда поддерживались огнем и мечом. Когда священнику приходилось плохо, когда он оказывался слабым, притесняемым и гонимым, он находил выход: он проповедовал тогда терпимость, мягкость, свободу совести. Когда же он, склонив власть на свою сторону, оказывался на высоте, он заводил иные речи: о религиозном рвении, о возмездии и уничтожении врагов господних. Во всех религиозных схизмах и раздорах обе враждующие стороны обыкновенно владеют секретом быть неправыми. Каждая секта пресмыкается, когда она слаба; когда же она в силе, хочет все захватить в свои руки. Анабаптисты, предшественники наших мирных квакеров, зажгли некогда пожар во всей Европе. В силу какого-то ослепления, можно сказать, граничащего с чудом, самые вопиющие противоречия сходили ему с рук, их никогда не замечали; его страсти всегда находили последователей, ему приносилось в жертву спокойствие народов.
Когда в пылу борьбы между различными сектами ложь порой бывала вынуждена сбрасывать маску, народ никогда не замечал этого. Он никогда не имел мужества совсем снять повязку с глаз, и она немедленно снова опускалась на них; мы имеем в виду подчинение установленным взглядам. Несмотря на постоянные перевороты, порождаемые религией, она всегда была воинствующей и торжествующей, всегда имела власть приносить своих врагов в жертву своему богу, сиречь своей собственной безопасности. Она заражала королей, одурманивала народ, зажигала ib государстве смуту и пожар. Народы подчас стыдятся безумств своих предков, но не видят, что они сами в любой момент готовы впасть в подобные же опасные крайности. Они не видят, что в любой момент могут вспыхнуть новые безумства и новые крайности на почве воспитания в духе фанатизма, на почве ослепления и морального невежества, на почве прививаемых предрассудков и религиозной ненависти ко всем инаковерующим, на почве насилий и издевательства над сектантами, на почве богатств и чрезвычайной власти, которыми везде пользуются обманщики, уполномоченные одурачивать народ и царить над его совестью, наконец—на почве необузданных страстей попов.
Во все времена находились люди, выступавшие более или менее энергично против злоупотреблений и крайностей религии, но очень мало людей дерзали нападать на самый источник ее. Впрочем, что мог поделать их слабый голос против воплей духовенства, угроз тиранов и предубеждений толпы, всегда бывшей рабом привычки и предрассудков? Можно ли предлагать лекарства больным, полюбившим свои болезни и немощи, видящим в них нечто полезное и необходимое и готовым уничтожить своих врачей? Обычной наградой тех, кто пытался рассеять чары религии, были тюрьма, цикута, костер. Соотечественники этих смельчаков подобны ночным птицам, не любящим дневного света; они с яростью набрасывались на благодетелей, которые приносили им светоч истины; свет его был слишком резок для глаз, привыкших к темноте.
Сама государственная власть неоднократно должна была отступать перед силами религии. Просвещенные государи, проявившие к ней равнодушие или презрение, обычно становились жертвами возмущенного фанатизма, не терпящего, чтобы гнушались предметом его поклонения. Тщетно эти просвещенные государи, устав от крайностей суеверия, пытались обуздать и укротить это чудовище; оно увертывалось от их ударов, у гидры суеверия каждый раз вырастали новые головы. Подобно тому удивительному насекомому, которое размножается под скальпелем ученого, изувеченная химера порождала новые химеры. Конечно, иначе и быть не могло. Со злом нельзя медлить; иначе его не уничтожишь. Против заблуждения есть только одно лекарство — истина. Но тираны, так же как попы, всегда были врагами ее. Самые благонамеренные государи считали истину опасной для народа, они не понимали, что она не может быть вредной для их власти, если они будут пользоваться этой властью только для счастья своих подданных. Священный обман и его чудеса необходимы только шарлатанам и невежественным и извращенным государям, стремящимся обманывать людей и подчинять их своим страстям. Но рано или поздно эти страсти становятся роковыми для опрометчивых государей. Последние обыкновенно становятся первыми жертвами темноты народной. Ни один государь не заинтересован в том, чтоб быть тираном. (Немногие цари и тираны нисходят к зятю Цереры без ран и убийства, умирают не насильственной смертью).
Государи! Правьте на основании справедливости, морали и законов, и вы будете править без попов. Вам не понадобится помощь лжи для управления людьми, которых ваши бдительные попечения сделают действительно счастливыми. Вам нечего будет бояться, что истина может сделать мятежными ваших подданных; разум даст им понять цену ваших благодеяний. Будьте великими, энергичными, справедливыми, творите добро, уважайте свободу и собственность гражданина, не позволяйте угнетать его от вашего имени. Дайте ему полезные и мудрые законы. Старайтесь о его нравственном воспитании. Пусть ему с молодости внушают таланты и действительные добродетели, награждайте должным образом эти таланты и добродетели. Да будет порок всюду обесчещен, и да найдет преступление свою кару, и скоро ваше государство, основанное на истинных принципах, будет прочнее того, которое зиждется на лжи и пустых предрассудках. Государи, будьте гражданами! Граждане, избранные остальными для руководства ими, предпочитайте мирную славу, предпочитайте управлять друзьями, свободными людьми, активными, искусными, просвещенными и действительно добродетельными патриотами, нежели управлять врагами, ожесточенными неволей, прибитыми нищетой, лишенными просвещения и морали, умеющими только слепо повиноваться священникам, соперникам вашей власти. Проникнитесь недоверием к надменным людям, темные интересы которых никогда не будут вашими, — эти люди вполне заслужили это недоверие. Трепещите при виде неслыханных преимуществ граждан, имеющих право восставать во имя неба и наносить вред. Вырвите из их рук это оружие, столь опасное для государей. Верните нациям их достояние, захваченное обманным путем много веков назад. Пусть богатства, нажитые обманом и так долго оплачивавшие невежество, гордыню и праздность, пойдут, наконец, на дело народного просвещения. Пусть ваши подданные не учатся больше ненавидеть и убивать друг друга и восставать во имя религии. Пусть они учатся быть справедливыми, умеренными, гуманными и творить добро, пусть учатся служить родине и государям, которые сделают ее счастливой, Пусть они с ранних лет учатся уважать разум и природу, которые никогда не толкнут их на путь мятежа и злобы.
Если ваш народ в силу привычки дорожит иллюзиями, разрешите смелым людям вести просветительную работу и подрывать власть фанатизма. Уравните секты, не вмешивайтесь никогда в их безразличные для вас раздоры; авторитет власти лишь придает серьезное значение этим перебранкам. Предоставьте каждому гражданину рассуждать по-своему, если только действия его всегда согласуются с разумом. Тогда правительства будут настоящими руководителями народов, последние в своих собственных интересах подчинятся власти, которая — все будет говорить об этом — будет необходима для их счастья. Законодатели, управляйте должным образом счастливыми и свободными людьми, и боги всегда будут благоприятствовать вашим подданным: каковы ни будут взгляды последних, эти взгляды будут опасны только в том случае, если их станут стеснять. Рассудительное правительство не возьмется сразу излечить нацию от ее религиозных предрассудков; но оно может и должно воспрепятствовать тому, чтобы эти предрассудки приносили вред. Оно, несомненно, добьется этого, если никогда но будет вмешиваться в споры попов и в религиозные воззрения граждан и будет карать всякого, «то нарушает покой граждан под предлогом их религиозных убеждений. Когда в области религии будет предоставлена такая же свобода мысли, как в области наук, как, например, о физике и геометрии, можно будет не опасаться, что богословие вызовет в государстве более опасные потрясения, чем споры на эти темы, никогда не затрагивающие общественного спокойствия.
Вы же, слепые и злые тираны, лишенные разума, энергии, добродетелей и не чувствующие себя способными править без помощи священников и их призраков! Вы, чье трусливое сердце умеет править только забитыми рабами! Вы, чья власть, так же как и власть религии, зиждется только на страхе, традиции и авторитете, — берегитесь, чтобы малейший луч света не проник в ваши сонные государства! Держите свои народы в темноте и невежестве, в непробудной спячке! Усугубляйте, если только возможно, их предрассудки, изгоните свободу даже из мышления народа! Да не откроют никогда народам истины, всегда роковой для вас и тяжелой для них! Пусть закованный в цепи разум, запрещенная наука и гонимая мудрость не осмеливаются поднять свой докучливый голос и нарушить молчание ваших унылых стран! Не терпите смельчаков, дерзающих критиковать права ваших богов! Трепещите, что они перестанут уважать и захваченные вами права! Итак, зовите себе на помощь религию! Пусть ее попы приказывают вашим подданным гнуть спину под вашим ярмом и целовать ваши цепи! Но знайте, что веления их богов всегда будут сильнее, чем ваши произвольные законы! Эта религия, к помощи которой вы прибегаете, в один прекрасный день обратит против вас свое страшное и священное оружие. Ваша власть будет зависеть от нее. Ваши подданные, враждебные вам из-за ваших притеснений, не будут колебаться в выборе между ей и вами. Попы свергнут вас с престола, на который они возвели вас; они свергнут вас, как только вы откажетесь быть их рабами...
Тирания и религия — это два чудовища, против соединенных усилий которых никогда не может устоять благосостояние государства. Но, если их интересы расходятся, религия рано или поздно восторжествует над тираном, ею же поставленным. В своем властолюбии она разрешает государям быть тиранами лишь под тем условием, что она будет опекать их и направлять их удары. В противном случае она становится злой мачехой и не признает своих детей.
Тираны — капризные дети, избалованные религией. Занятые только своими детскими игрушками, они жертвуют своим мимолетным фантазиям своей истинной славой, своим прочным счастьем и своей безопасностью. Они желают, чтобы слепые пастыри пасли их ослепленных подданных, но эти пастыри непременно приведут и государя и народ на край пропасти.
Люди соединились в общество для своего счастья в этом мире. Чтобы спокойно и безопасно жить в нем, они избрали вождей, образовали правительства, признали власть законов, дабы последние заставляли их согласовать свое поведение с разумом и общими интересами всех членов общества. Они никогда не хотели и не могли подчинить свою мысль чьему-либо авторитету. Стремление заковать ее в цепи и подстричь ее под скобку — самое сумасбродное из всех покушений. Мысль всегда будет свободна, как воздух, и вольна, как ветер.
Только справедливость, разум, добродетель и таланты могут упрочить трон государей и процветание государств. Без справедливости правительства не надежны и граждане не свободны. Без свободы нет разума, просвещения, активности. Без разума нет нравственности. Без просвещения и добрых нравов государство не может быть счастливо и могущественно.